Стефан Мерил Блок - Оливер Лавинг

Однако же твоя история не могла появиться только через тебя. Эти руки – руки матери, руки Марго Страут, – даже сейчас ты все еще чувствовал, что они пытались тебе помочь. Они все еще были там, все тянули и тянули тебя. Но для твоего освобождения потребуются и другие руки, которые наконец начали толкаться снизу, из преисподней безмолвных голосов под твоей кроватью, из того потерянного измерения, где ты их запер. Теперь ты чувствовал их – двести триллионов частиц, связанных с твоими частицами, толкались возле твоих ног, пробивали маленькие отверстия в потолке. С шипением вылетали крохотные обломки, но ты замирал, чтобы взглянуть вниз в образовавшиеся дырки. И наконец спустя почти десять лет, там оказались они. Ребекка и твой отец возвращались домой.

Уже пройдя половину коридора к шестому гейту международного аэропорта Мидленда, Ребекка Стерлинг поняла, что совершила ужасную ошибку. Она вспыхнула, вспомнив себя два дня назад – взбудораженную, лихорадочно курящую сигарету за сигаретой, ругающую себя, решительную Ребекку, которую на краткое мгновение высвободил суровый голос Чарли в телефоне. Но она обнаружила, что та Ребекка не имеет ничего общего с робкой девушкой, которая вошла в унылый провинциальный терминал. О чем она вообще думала, зачем в каком-то порыве купила этот билет? Ребекка подошла к женщине в дурацкой кепочке сине-красной расцветки авиакомпании:

– Когда ближайший рейс в Нью-Йорк?

– Но вы же только что прибыли! – заметила женщина.

Ребекка кивнула:

– Верно подмечено. Но все-таки когда ближайший рейс?

Прямые рейсы до Нью-Йорка бывали раз в сутки, и женщина сообщила Ребекке, что вылететь можно будет только следующим утром. Ребекка прошла к стойке выдачи багажа, подхватила сетчатую цилиндрическую сумку и обратилась к приплюснутой мордочке внутри. Пропив курс отхаркивающих, предписанных ветеринаром, Эдвина вновь обрела способность скулить на впечатляющей громкости.

– Не плачь, щен, мы здесь пробудем всего восемнадцать часов.

Одним вечером несколько лет назад, когда мать Ребекки снова осторожно попыталась заговорить о ее «планах», девушка со вздохом сказала, что, раз ее музыкальная карьера никуда не движется, она хотела бы стать триажной медсестрой, работать в госпитале Красного Креста, зашивать шрапнельные раны. «Лечить раненных на войне, – задумчиво ответила мать. – Нетрудно догадаться, что тебе сказал бы психотерапевт». Отец Ребекки давно вышел «на покой» и исчез где-то в Таиланде, и Ребекка понимала, что нужна своей матери гораздо больше, чем мать нужна ей. «Я честно говорю, – сказала Ребекка матери, – я думаю, было бы здорово посвятить себя чему-то подобному». Привлекательность этого дела, как казалось Ребекке, заключалась не в том, чтобы заштопать разрушенную историю, а в том, чтобы покориться силе куда более могущественной, чем ты сама. Начиная с пятнадцатого ноября – нет, на самом деле даже раньше, – Ребекка всегда ждала от мира непререкаемых указаний, и теперь она восприняла расписание «Америкэн эрлайнз» словно веский довод. Полчаса спустя, когда они с Эдвиной забрались в арендованный «Форд-Фиесту» и выехали из гаража под памятный Ребекке невозможно голубой купол техасского неба, она пыталась убедить себя, что уже ничего не может поделать, что порядок вещей и расписание самолетов сделали выбор за нее.

Разумеется, на самом деле ее привел сюда звонок Чарли – а также поразительные вещи, которые она прочитала об Оливере в интернете, – но даже в тот момент, когда Ребекка гнала машину на юго-запад, к Биг-Бенду, трудно было представить, как она исполнит задуманное, как скажет то, что собиралась сказать.

Навестить Оливера в больнице? Об этом было страшно даже подумать. Когда Оливер снился ей, его кожа была окрашена в зловещий красно-черный цвет высохшей крови и усеяна камешками и пылью, которые прилипали к нему, пока он волок свое тело навстречу Ребекке через пустыню.

Огромность голубизны над головой, россыпи камней; куда направиться Ребекке в этом опустошенном небом краю, чтобы вернуть себе решимость, которую она чувствовала два дня назад в Бруклине? Ребекка включила левый поворотник, просигналив в пустоту.

В Блиссе семья Стерлинг только остановилась на трехлетнюю стоянку, после чего отец продолжил свое мировое грабительское турне по нефтяным запасникам Земли. И поэтому два часа спустя, когда Ребекка ехала по опустошенному, разваленному Блиссу, она не почувствовала ни радости от возвращения домой, ни трагической тоски по ушедшим временам. В действительности город оказался таким же, каким он стал в ее воспоминаниях: гниющий экзоскелет, опасный, только если подойти слишком близко и вдохнуть его ядовитые споры. Проезжая мимо муниципальной школы, Ребекка полуприкрыла глаза.

За Блиссом находился край земли или, во всяком случае, конец человеческой цивилизации. Не столько пейзаж, сколько этюд художника-минималиста: идеальный лазурный купол наверху, идеальная бурая равнина внизу. Было пять вечера, но солнце палило и палило.

Ребекка продолжала путь сквозь пустыню Чиуауа в сторону дальних очертаний синих гор, что вгрызались в горизонт. Эдвина покоилась на спине на пассажирском сиденье, нежась в косых солнечных лучах. Для Ребекки это место никогда не было домом. Ее дом был нигде и везде. Череда одинаковых особняков в Шотландии, Сингапуре, Рио-де-Жанейро, Дубае, Норуолке. Но потом Ребекка вновь ощутила, что Западный Техас – именно то место, откуда она родом, место-нигде. Она была никто из ниоткуда. Она чувствовала себя дилетантом, неудавшимся музыкантом, самозванцем, бродягой, устроившим себе лачугу под мостом трастового капитала – подарка бабушки на восемнадцатилетие. Ее жизнь была словно какой-то организм в лабораторной клетке, а Ребекка, словно ученый, изучала его с помощью двустороннего зеркала. Что происходит с человеком после нескольких неизменных лет, как долго можно прожить без контакта с людьми, каковы минимальные человеческие потребности? Она писала музыку, о которой никто не знал. Ее прошлое и ее утраченное будущее – все это содержалось внутри дешевого гипсокартона, ДСП и убогой каменной кладки, составлявших покинутый дом ее семьи на Монте-Гранде-Лейн, где Ребекка сейчас припарковала «фиесту».

Оливер . Сейчас она была недалеко от него, но в пустыне расстояния обманчивы. Ребекка находилась в пятидесяти милях от реального Оливера на койке приюта Крокетта, но этот унылый дом на сером клочке лужайки был совсем как тот мальчик, которого она когда-то знала. Двери заперты, комнаты пусты. Но нет, не пусты. Ребекка знала: намного проще считать, что Оливер – всего лишь пустой дом, лишенный жизни. И все же, когда она наконец узнала правду, ей показалось, что она знала ее все это время.