Александр Трофимов - Необходимей сердца

Шаги привели меня к маленькому кафе, приютившемуся у дороги. Вскоре я очутился среди праздных голосов, женских улыбок, рожденных сухим вином и тем равнодушным весельем, которое встречает вас во всяком заведении подобного рода.

Но и это веселье привлекло меня. Захотелось стоять в какой-нибудь компании, слушать, говорить, улыбаться, видеть женщин… И всегда в таком настроении кажется, что взгляды женщин таят интерес именно к тебе, и ты чувствуешь себя как-то неестественно в переплетении взглядов, они словно мешают тебе двигаться, и всякий призрак внимания воспринимаешь как самое глубокое понимание.

Я встал в очередь и довольно скоро, так скоро, что мне даже не надоело стоять, оказался со стаканом массандровского вина в руке и поискал глазами, куда бы примоститься. Взгляд мой проволочился по столам, и вдруг я с радостью обнаружил пляжного знакомого, того самого, с порывистой женой и ребенком. Его звали Матвей.

Я подошел к нему и тут же услышал:

— Слишком приторное вино вы взяли. Я не люблю этих сладких вин со множеством медалей на этикетках. Они мне напоминают старую женщину с обильно накрашенными губами, которая любит танцевать современные быстрые танцы в компании молодых людей, лет на двадцать моложе ее. Чего только не насмотришься в Крыму…

Я искренне обрадовался собеседнику. Мне было все равно, что он говорит.

— Отчего не на пляже? — спросил я.

— Устал отдыхать, тянет домой и, если был бы один, уехал бы завтра же. А вы?

— Я бы тоже, — ответил я откровенно.

Мы одновременно улыбнулись и почувствовали дружеское расположение друг к другу.

За соседним столиком раздался дружный хохот: там рассказывали анекдоты.

— Жена на пляже?

Он согласно кивнул:

— А я отправился в магазин за фруктами.

Чтобы сделать ему приятное, я сказал:

— Ваш мальчик удивительно похож на вас.

Он грустно посмотрел на меня.

— Это не мой ребенок, — совершенно спокойно ответил Матвей и внимательно посмотрел на меня.

Моя растерянность от него не укрылась.

— Ни один человек, кто видел вас рядом с ним, не подумал бы так.

— И тем не менее, — все так же спокойно отвечал он. — Хотя вы и правы.

Мы помолчали, я — удивленно, он — отрешенно.

— Вы когда-нибудь думали, что такое супружеская измена? — услышал я его голос.

— Нет, — ответил я. — А женатым не был, может быть, потому, что так часто видел, с какой легкостью изменяют друг другу современные супруги.

Он подержал на ладони стакан, взвешивая то ли его, то ли мои слова, и продолжил свою мысль:

— Мы напрасно вкладываем в эти слова грубый смысл. Когда любишь — нельзя изменить, а когда не любишь — то просто сожительствуешь, и слова «супружеские отношения» звучат слишком грубо и насмешливо в отношении подобного симбиоза. Если же мужчина женится после тридцати, как это случилось со мной, успев познать полдесятка женщин, то понятие «измена», сами понимаете, звучит смешно. То же относится и к жене. — Матвей вздохнул, отпил вино, как бы укрепляя этим желание продолжить рассказ. — Моя жена все чувствует гораздо глубже, чем мы, простые смертные. Зачем природа создает таких людей — ведомо одной ей, может, ей надоело возиться с нами — и она пробует другой материал… У зверей бывают виды и все звери соединяются только внутри одного вида, а люди — это прежде всего характеры, и старая ошибка людей заключается в том, что они думают, что все они одинаковые, меж тем различие между ними часто большее, чем между птицей и рыбой. — Он вполне серьезно посмотрел на меня. — А именно так чаще всего и случается. И неправда, что люди непохожие живут в супружестве лучше. Глупость. Их может тянуть друг к другу эта непохожесть, но это не может продолжаться долго. Еще Платон писал в «Государстве», что жениться надо на людях похожего темперамента. Наши социологи почему-то утверждают обратное. В результате — распадение семьи и черт-те знает что… — Его правоту подтверждали его глаза. Что стоят наши слова, если глаза говорят обратное. — Моя жена вышла замуж не по любви, а по мимолетному влечению. Как и все женщины, пожалуй, — Матвей махнул рукой, как бы давая понять, что порядка этого не переделать. — Я познакомился с ней, когда она уже была беременной. И мы влюбились друг в друга без памяти, до сумасшествия. Я потерял сон, аппетит и из толстяка превратился в травинку. Когда я вспоминаю то время, меня бросает в жар. Если я вдруг ее не видел день, два, я мог сойти с ума. Когда меня отправили в командировку, я прилетел на два часа с Севера, лишь бы ее увидеть. Если и осталась хоть капля любви на земле, то я знаю ее вкус. Когда родился ребенок, он был вылитый я. Понимаете, и нос, и губы, и глаза, и рот, и ноги — все мое. Муж ее знал о наших отношениях и, конечно, не поверил, что она не изменяла ему. Они развелись. А мы с ней ни разу, понимаете, ни разу не были вместе.

Я молчал, пораженный его рассказом.

— Вот как все вышло…

У выхода он простился.

Я возвращался домой тихий и усталый, размышляя над услышанным. Я верил каждому его слову, но логика моя, вскормленная и вспоенная обыденными примерами, сдерживала мое воображение. Логика — это то, чем менее всего пользуется жизнь, но на что мы ссылаемся чаще всего, пытаясь отвечать на вопросы, поставленные жизнью. К такому выводу может прийти всякий, кто задумывался над проделками природы. Но если есть в природе логика, то не вправе ли мы предположить, что кто-то обладал ею, прежде чем вдохнуть в природу. Чем логичнее кажется жизнь, тем более в ней того, что именовать логикой никак нельзя, — думал я по дороге.

И вдруг мне невыносимо жалко стало себя, своей ровной жизни, в меру веселых и в меру грустных женщин, с которыми я общался. Я шел и пытался вспомнить из своей жизни что-нибудь особенное. Но память молчала, как крымские камни.

Было уже темно. Надо мной висел виноград. Я сорвал ягоду и раздавил ее во рту. Острая кислота свела челюсти, и я зажмурился.

Когда утром я увидел вчерашнего рассказчика на пляже и дружелюбно поклонился ему, он сделал вид, что не заметил меня.

Зайдешь, гуляя, в сосновый бор, и такое ощущенье от сквозного ветра, словно в комнате не закрыта дверь. Сосны уже большие, старые. Внизу у них отпали ветки, давно уж, искрошились у корня, ветер гуляет здесь. Ему здесь раздолье, остановить некому.

Но ветер какой-то недобрый, не то что в березняке: там он мягкий на ощупь, нежный, а здесь жесткий и грубый. Все пугает, словно хочет сказать: «Уходи подобру-поздорову». И хочется уйти, кошки начинают на сердце скрести, особенно если вечер, и вдруг посмотришь под ноги и удивишься: белый гриб! Большой, крепкий.

Достал нож, срезал его, огляделся по сторонам внимательно по-грибниковски — нет вроде ничего. Впрочем, нет, ошибся, метрах в двух вижу холмик маленький, рядом другой, побольше: будто сын с матерью. И точно, осторожно отгребаю зеленые иголки — гриб.