Александр Трофимов - Необходимей сердца

Под большим холмиком — побольше.

Так вот, думаю, почему ветер меня пугал, не хотел грибы отдавать. И стыдно мне стало, вот, семью лесную загубил, а ей бы жить да жить.

Достал срезанные грибы — и вправду напоминают они семью. Первый найденный гриб похож на отца, рос он вдали от двух других — оберегал их: может, и не заметит грибник мать с сыном. Мать чуть толста, быть может, червивый гриб? Смотрю внимательней на срез — ни одной дырочки.

Сынишка-удалец весь в родителей — крепенький.

Иду и думаю: вот ветер — неодушевленное лицо, а грибы спасал, а я, человек, не понял его, нарушил гостеприимство леса. И стыдно мне стало и перед лесом, и перед ветром.

По науке я правильно поступил, срезал гриб ножом. Из оставшейся грибницы вырастут другие грибы, может, даже лучше этих. Но ветер-то, ветер! Вот все говорят, что злой он, наглый, хулиган в общем, а ведь не правы люди, добрая у него душа!

Вова выглянул из окна и увидел, что дома совсем белые — как куски пастилы. Сверху люди были похожи на ожившие деревья. Он быстро оделся и достал лыжи. Они звали еще с вечера поскорее выйти из дома.

Утро радовало особым, пронизывающим насквозь морозным воздухом, и он почувствовал себя таким легким, что мог взлететь и сесть на ветку рядом с синицей. Ему показалось, что она подвинулась, приглашая присаживаться.

Сам себе Володя показался сегодня новым, сильным, родник беспричинной радости забил в нем, как только за спиной хлопнула, особенно громкая в белой тишине, дверь подъезда, словно дом не хотел впускать в подъезд холодный воздух.

Сурово и по-хозяйски обследовала газон толстая ворона, на ярко-белом снегу ставшая еще чернее и напоминавшая только что вытащенную из костра головешку. Она то и дело опускала свой клюв в снег, и мальчик решил, что она проверяет — не провалится ли? Сторожили дорогу сугробы, зима обработала их резцом вьюги. Вершину одного из сугробов украшал петушиный гребень. Вова хотел провести по нему лыжей, но остановился — пусть и другие увидят, какой у сугроба красивый гребень.

Дворник дядя Леша работал скребком. Он снимал ледяную корку с асфальта, точно вафлю с мороженого. Вова взял кусок льда и разглядывал его, стараясь сообразить, на что он похож. От льдинки пахло свежескошенной травой. Вова знал, что вода испаряется с земли, а снег — это та же вода. Наверное, летом, подумал он, роса запоминает запахи трав, а зимой, возвращаясь на землю снегом, пахнет, как летом. Газетный киоск нахлобучил шапку снега по самые уши. «Наверное, ему так теплей», — весело решил Вова. Весь вид киоска говорил, что ему надоело стоять на месте и хочется походить, размяться, но служебные обязанности мешают. Люди покупали газеты, а ему казалось, что это не газеты вовсе, а белые птицы сидят в стеклянной клетке. Бодро проехал автобус, его догнало такси, и они помчались рядом — точно делились радостью этого красивого зимнего дня. Все вокруг, прежде казавшееся каменным, железным, неодушевленным, теперь представлялось живым, и Вова пошел медленно, словно боясь спугнуть в себе эту возникшую в нем способность все одушевлять. Женщина открыла прорезь ящика и бросила туда письмо — будто накормила его. И Вове тотчас же захотелось написать куда-нибудь письмо и ждать ответа. Хлопали двери подъездов — словно дома переговаривались друг с другом, рассказывая, как спали, какие видели сны. И даже обыкновенная урна, давно и бесславно существовавшая на бровке тротуара, была сегодня нарядной и со шляпой снега стояла, как гриб, выросший за ночь.

Вова пошел вверх по Гвардейской улице, на которой он жил, к станции «Рабочий поселок». Путались собачьи следы, ветер тихо задувал их. С барака свешивался снег, точно ему надоело лежать на крыше и он хотел скорее упасть на землю. На клоке снега прыгал воробей, точно хотел сбросить его вниз. Вова загляделся на воробья и не заметил, как из-за барака выскочил здоровый и белый, как сугроб, лохматый пес и подозрительно посмотрел на лыжника. Мальчик снял с одной лыжи палку и решил обороняться, если чудовище нападет на него. Из барака вышел мужчина в шубе и крикнул: «Амра, ко мне». Собака повернулась к нему, недовольно вильнула длинным хвостом и оставила Вову одного. Он считал, что победил собаку, и, довольный своей смелостью, быстро миновал бараки. «А может быть, ей хотелось, чтобы я ее погладил?» — подумал ободрившийся Вова.

До станции Вова дошел быстро. На рельсах стоял поезд, и от него шел пар, как от чайника. Вова подождал, пока поезд ушел, передав ему много раз по рельсам только два слова: «ту-ту» и «так-так», и посмотрел, как испуганно дрожали провода, ну совсем как Мишка Егоров, когда его спрашивали урок, а он его не выучивал.

Вова пошел на знакомый путь, от которого начиналась лыжня. Там стоял поезд с мертвым лесом. «Когда-то эти бревна были радостными деревьями и чувствовали землю корнями, — грустно подумал Вова, но быстро повеселел от другой мысли: — А теперь они станут партами и хоккейными клюшками. Вот так вот».

Из узкого двухэтажного домика кричали машинисту: «Прицепи два вагона». Вова пожалел машиниста и человека, который кричал. Он сегодня идет в лес, а они не могут. «Наверное, они смотрят на меня и завидуют», — решил он не оглядываться и любовно снял лыжи с плеча.

Дома Вова подарил лыжам скорость, натерев их мазью, и, вспомнив сейчас об этом, он представил, как быстро несется с горы — ветер царапает виски. Он же первый раз в этом году едет кататься!

Остановившись и отделив палки от лыж, Вова не спешил надевать лыжи, продлевая ожидание. Эти минуты были сладкие, как липовый мед. Но вот ноги и лыжи соединились, и он медленно, проверяя, не разучился ли кататься, широко замахал руками, втыкая палки с такой силой, точно отталкивал от себя всю землю, крытую снегом.

Как скользила земля.

Лыжню за субботу утрамбовали три тысячи лыж, и она уже потеряла счет лыжникам.

Вову обгоняли, и он обгонял, и лыжи сидели на ногах, как прибитые. Лыжня то выгибалась, убегая от железной дороги, то снова прижималась к ней. Справа от лыжни сидели кусты, снег кончился, и солнце зажгло под ними снежинки — Володе показалось, будто лилипуты растеряли золотые монетки.

Выпрыгнула первая горка, и Вова с удовольствием оттолкнулся, съехал. И снова была горка, а за ней — подъем. С горы спускались две женщины. Одна из них переходила лыжню, ей оставалось сделать всего шаг, а Вова катился от нее метрах в пяти и был уверен, что женщина успеет перейти лыжню, но она вдруг упала, и его левая лыжа оказалась под ней. Мальчик испугался за лыжу — женщине было не больно, она встала и ушла с подругой, а он боялся вынуть лыжу из снега: вдруг она сломалась или треснула.

Но лыжа была в порядке.