Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

— А он выступает. Скажем, в этот момент он защищает Виолу.

— Выходит, и этого он не добьется.

— Завод будет платить Виоле компенсацию.

— Скажи лучше, что с Канижаи?

— Его уговаривают. Кое-кто побаивается старого бригадира. Он слишком много знает. Теперь его с утра до вечера обрабатывают. Хотят, чтобы он остался пай-мальчиком, пошел на попятную. А он пока упрямится.

— Послушай, приятель! Ты мог бы оказать нам любезность.

— С радостью, дорогой соотечественник.

— Когда ты сегодня вечером повезешь директора домой, попробуй замолвить пару добрых слов за нашего батю.

— Ой-ёй, старина, извини, но это как раз то, что вряд ли получится. Мы с шефом дела завода не обсуждаем. Я их принципиально не касаюсь в разговорах. Так уж у нас заведено, прошу прощения. И я никогда не посредничаю — просто не хочу этого делать. И информацией никого не снабжаю. Ты — мой друг, и для тебя я делаю единственное исключение. Я, приятель, вроде бы сижу в зрительном зале, а на сцене идет представление. Разве я могу крикнуть герою: мадам или месье, будьте осторожны, вон тот интриган вам яму роет… Нет, дорогуша, этого не будет. Не хочу портить свою жизнь.

— Ну, ладно, ладно, дружище. Спасибо за информацию.

— Чего ты суетишься, парень. Тебе лично ни хрена не грозит.

— Это верно, лично мне — нет.

— Может, тебе вся эта смута даже на пользу идет. У тебя есть шанс благодаря этому выйти, наконец, на свет божий из тени вашего бати. Только будь умником.

Мне не понравился совет, который дал мне коллега Франер. Но я проглотил его. И ничего никому не сказал о нашем доверительном разговоре. Один-единственный человек мог прояснить эту историю до конца: сам Канижаи.

Шереш, крановщик, увидев меня, закричал, что меня искал Переньи. Я направился к старшему мастеру. Он поинтересовался, где я был. Пришлось ответить, что ходил за разными деталями. И еще я добавил, чтобы за гидроорган он не беспокоился, мол, все будет в наилучшем виде.

В тот же день, устанавливая регистры и духовой орган, я внезапно почувствовал, что кто-то в упор разглядывает мою работу. Я обернулся: у меня за спиной стоял Миша.

— В игрушки играем? — спокойно спросил он.

— Это не игрушка, дружок! Это символ нашего предприятия. Гидроорган. С помощью ветра и воды он будет музыку выдавать.

— Чудная работенка тебе досталась.

— Послушай, Рагашич, я так разумею: нам вечерком надо бы с батей потолковать.

— Зачем?

— Ты же знаешь, у него серьезные неприятности. Более серьезные, чем ты думаешь.

— Кто кашу заварил, тот пусть и расхлебывает.

— Дурные мысли у тебя в башке появились.

— К чертям собачьим любые мысли! Это жизненный опыт подсказывает. Когда наши паны друг друга колошматят, они после этого к простому люду добрее становятся.

— Пошли вместе.

— Нет, подожду окончания матча.

Я же твердо решил навестить батю, но один ехать не хотел. Мне казалось, это может быть понято как выслуживание или, еще хуже, — шпионаж.

Марци Сюч заявил, что у него билеты в кино. Но я почувствовал: он не поехал бы ни при каких обстоятельствах.

Яни Шейем в ответ на мое предложение принялся чесать в затылке. Потом сказал, что ему кажется, батя, мол, рассердится, если мы заявимся к нему без приглашения. Дескать, захоти он, то сам позвал бы нас. Надо, мол, обождать.

Когда я обратился с этим же предложением к папаше Таймелу, тот испуганно заморгал и проговорил:

— Ты же слышал, малыш, что́ ответил профсоюзный начальник. Мы ничего пока не должны делать. Обождать надо. И вообще, к чему все это? Я — человек маленький, Пишта. Не обижайся, но и ты тоже. Так сиди спокойно, не ерзай. Между прочим, когда человек сидит, никто ему пинка в зад дать не может.

Со мной согласился ехать Лазар Фако:

— Надо его навестить, непременно. А Канижаи бы следовало со всей бригадой по душам потолковать. Я давно об этом думал, но боялся вылезать: засмеете вы меня, молодые. Скажете, опять-де старик со своими старомодными идеями выскакивает. Ну, так в котором часу едем?

— Ты во второй половине дня дома будешь?

— Где ж мне еще быть?

— Тогда приготовься, я за тобой на мотоцикле подскочу, условный сигнал — три долгих гудка. На моторе мы вмиг туда домчимся.

— Не забудь второй шлем, парень, чтобы в случае аварии я не отдал богу душу.

— Не бойся, дед.

Я подумал, Орши будет на меня дуться, если я не предупрежу ее и укачу вечером к Канижаи. И решил позвонить к ней на работу. Конечно, служебный телефон запрещено использовать для частных разговоров. Но тут случай особый. Дождавшись, когда Переньи вышел из своей конторки, я мгновенно прошмыгнул туда, уселся рядом с аппаратом и набрал нужный номер. В лаборатории телефон вечно занят. Звоню на проходную комбината. Несколько минут любезничаю с девушкой, уговариваю, чтобы она передала мое послание Орши. Наконец, мне твердо пообещали помочь.

К концу смены мой гидроорган уже стал похож на прибор. Теперь я знаю, что́ в нем к чему, с чего надо начинать, как его монтировать… На завтра останется сконструировать ведущий валик, который по принципу шарманки будет воспроизводить звуки. А утром сделаю специальный кожух-покрытие. Теперь мне едва удается сдерживать себя: не терпится скорее приступить к работе над самой машиной…

До половины шестого я обтесывал камни у господина Яноши. Сегодня я проработал только полтора часа вместо трех. Ничего, завтра наверстаю. Завтра не потребуется наносить визит и нашему бате.

Итак, спустя десять минут после возвращения домой от господина Яноши я уже мчался в сторону Уйпешта на мотоцикле, за спиной у меня сидел старик Фако.

В Уйпеште, как в деревне, движения почти нет, только на улицах попадаются отдельные пешеходы. По обе стороны тянутся небольшие опрятные домики с просторными двориками, палисадниками. Деревня внутри города.

Если верить молве, жизнь нашего бати в семейном кругу протекала в полном достатке, он был окружен всеобщим вниманием и почетом.

Мы же как более близкие люди знали, что в действительности все было далеко не так прекрасно. Правда, батя не очень любил рассказывать о своей семейной жизни, но утверждал, что живет хорошо. Бывая у него в гостях, мы замечали, что жена бати Илона чрезмерно радушна, приторно любезна и чересчур гостеприимна, слишком уж усиленно демонстрирует свою радость от встречи с нами.

Илонка Чипкеш попала в столицу во время войны. Ее занесло в Будапешт из самой глубинки: из Тактакеза. Она устроилась работать на столичной бойне. Там трудилась свояченица Беренаша, молодые женщины подружились. Канижаи и встретился с Илоной на вечеринке по случаю именин Лайоша Беренаша. Потом они стали видеться все чаще. Беренаш покровительствовал влюбленным, он мечтал помочь другу снова устроить семейную жизнь. Канижаи в первый раз женился незадолго до того, как его забрили в солдаты. Вернувшись домой, он не застал жену в живых. Она погибла во время бомбежки 2 сентября 1944 года.