Адам Силвера - Что, если это мы

— Расскажи еще про Итана и Джесси. — Бен подается вперед и облокачивается о столик. — Кажется, они клевые.

— Они… — Я запинаюсь. — Ну, мы выросли на одной улице. И с детства были бандой мелких ботаников.

Я достаю телефон.

— Ладно. Думаю, ты заслужил пару эксклюзивных фото, не предназначенных для широкой общественности.

— Какая честь. — Бен пододвигает ко мне стул, и реальность словно выкручивают на тысячу процентов. Я разом ощущаю всё: стук собственного сердца, звук дыхания, даже зуд в локте.

Я быстро пролистываю альбомы.

— Окей, это мы с Джесси, а это моя машина.

Бен секунду молчит.

— Джесси симпатичная.

И он прав — хотя я в жизни об этом не задумывался. Джесси и Джесси. Миниатюрная и пухленькая, с губами, от рождения сложенными бантиком. Мама Джесси — иорданка, и довольно светлая, а вот папа — чернокожий, так что получилось у них нечто среднее. На фотографии Джесси улыбается, а у меня солнечные очки на носу и ядерный взрыв на голове. В десятом классе я совсем забил на шевелюру. Стыд и позор.

Разумеется, на первой же фотографии Итана, которую я нахожу, он без рубашки: опирается о бортик бассейна, ниже пояса скрытый водой. Мокрые волосы кажутся угольно-черными, глаза широко распахнуты, а рот округлен буквой О. Вообще, у него часто такое лицо на снимках.

— Не особо похож на мелкого ботаника, — с сомнением говорит Бен.

Я фыркаю.

— Видел бы ты его в детстве! Теперь-то в нашей банде под это определение подхожу только я.

— Оно видно. — Бен улыбается и нашаривает мою руку под столом. — Но это не плохо. Мне нравятся мелкие ботаники.

— Правда?

Он переплетает свои пальцы с моими и пожимает плечами. И я умираю. Не знаю, как еще объяснить. Я сижу на Геральд-гребаной-сквер, держу за руку самого клевого парня, какого только встречал в жизни, и натурально умираю на месте. Если бы вампир покусал зомби, он и то не был бы так мертв. Язык отсох. Мозг отказал. Я просто…

Так, Артур, возьми себя в руки.

— Ну вот, это Итан. Все еще ботаник, но уже не очень мелкий. Подростком он был реально ничего.

— Это видно. — Бен смеется. — А вы с ним когда-нибудь…

— Нет, — отвечаю я быстро. — Нет-нет-нет-нет-нет. Он натурал. И ни с кем не встречается. В смысле никто из нас никогда ни с кем не встречался. Знаешь, мы как трое кузенов, поклявшихся хранить целибат.

— В противоположность кузенам, которые устраивают групповые оргии?

От улыбки Бена все у меня внутри переворачивается. Серьезно, в желудке будто поселилась крошечная олимпийская сборная по гимнастике и прямо сейчас разминается перед выходом на ковер.

— Не могу понять, нравлюсь я тебе или нет, — выпаливаю я внезапно для себя самого.

Бен смеется.

— Что?

— Не знаю. — Я тоже смеюсь, но сердце бухает, как кузнечный молот. — Просто… в караоке… ты казался таким замкнутым. Будто не хотел там быть.

— Ну, караоке — не совсем мое.

— Да, но я не могу перестать думать, что если бы действительно тебе нравился, оно стало бы твоим. Я не именно про караоке, черт с ним. Просто мне, например, что угодно понравилось бы — если с тобой. Даже чокнутая видеоигра с кровью и кишками, где головы нельзя повернуть, чтобы зомби не оттяпал от тебя кусок.

— Ну, это в природе зомби, — замечает Бен.

— Я знаю.

— Но я понял, о чем ты. — Он хмурится. — Просто из меня хреновый партнер для свиданий.

— Неправда!

Он тянет меня за руку.

— Давай пройдемся. Не могу больше сидеть.

— Почему?

— Потому что твоя откровенность провоцирует меня на откровенность, а я не могу говорить честно, пока сижу тут и смотрю тебе в глаза.

— Ох. — Желудок снова завязывается узлом. — Мне начинать нервничать?

— Нервничать?

— Ну, прямо сейчас у меня ощущение, будто ты собираешься дать мне отставку. Не то чтобы мы встречались, конечно… Ой. Прости. Я… — Я делаю глубокий вдох. — Господи, и почему я в этих делах такой баклан?

— В каких делах?

— В этих. — Я поднимаю наши переплетенные руки. — Почему я не могу с тобой гулять, не теряя минимальных навыков общения? Не понимаю, что со мной не так.

— Все с тобой так.

— Просто я в этом полный новичок, а ты уже целовался, вероятно, занимался сексом и вообще успел до меня попробовать отношения. Не уверен, что смогу поддержать планку.

Мы сворачиваем на улицу поменьше, потом в переулок. Когда мы остаемся одни, Бен заметно расслабляется — я чувствую, как из его пальцев уходит напряжение.

— С моей стороны все видится иначе, — говорит он наконец.

— А как?

— Ну, например, это мне нужно поддерживать планку.

— Да ладно!

Бен улыбается уголком рта.

— Правда. То, что ты ни с кем не встречался, не целовался… Не знаю. Что, если я облажаюсь? Не хочу быть тем парнем, который испортит тебе первый поцелуй.

— Не испортишь.

— Это ответственность, понимаешь. Хочется, чтобы все было идеально.

— Когда я с тобой, все и так идеально.

Он фыркает.

— Ну, за исключением тех случаев, когда ты трагически недооцениваешь мои навыки игры в «хватайку», флиртуешь с доппельгангером Энсела Эльгорта или хранишь в телефоне пятьдесят шесть фоток с…

Бен целует меня. Просто берет лицо в ладони и целует.

Срань господня.

В смысле я и не подозревал, что при поцелуях лицо партнера оказывается так близко. Он чуть наклоняется, чтобы мы были на одном уровне. Глаза Бена закрыты, губы, прижатые к моим, двигаются — и ух ты, не знаю, существуют ли какие-то правила насчет стояка в такой момент, но… гм.

Надо как-нибудь ответить.

Я пытаюсь повторить движение губами, но выглядит это скорее так, будто я хочу зажевать его рот. Видимо, я делаю что-то неправильно, потому что Бен слегка отстраняется и ухмыляется.

Я ухмыляюсь в ответ.

— Что?

— Ничего.

— Это был поцелуй, — говорю я медленно.

— Определенно.

— В смысле теперь-то ты можешь больше не волноваться? Что мой первый поцелуй получится не идеальным.

— А он был идеальным?

— Сто процентов.

— Уверен, что не нужен перезапуск? — спрашивает Бен, улыбаясь губами, глазами, всем собой. — Второй первый поцелуй?

— Ну, контрольный не помешает.

Он смеется и привлекает меня к себе. А потом целует опять. Снова эта пугающая близость.

На этот раз я закрываю глаза.

И мир вокруг схлопывается. Не знаю, как описать. Будто я не на Тридцать пятой улице, и не в Нью-Йорке, и сейчас не июль, и ничто больше не имеет значения. Ничего вообще нет, кроме ладоней Бена у меня на спине, его губ, его скул, моих кончиков пальцев и оглушительного сердцебиения. Кто бы мог подумать, что у поцелуев есть свой ритм. Раньше я об этом не задумывался — ну, трутся люди губами, и все. Однако теперь поцелуй ощущается чем-то вроде басовой партии, гулкой и настойчивой. Бен притягивает меня еще ближе, так что между нами не остается ни сантиметра пространства, — и я больше не беспокоюсь о стояке, потому что, если на этот счет и существуют какие-то правила, он их тоже явно нарушает.