Натан Энгландер - Министерство по особым делам [Литрес]

– Это возмездие, – продолжала Лилиан. – Все эти трупы с кладбища Благоволения, зарытые в безымянных могилах. А у нас наоборот – кроме имени ничего не осталось. Будь она проклята, эта твоя работа, – добавила она. – Из-за нее наш дом проклят.

Раньше Лилиан в такой безысходности Кадиш не помнил. Она и в мыслях ничего подобного себе не позволяла.

– Подумаешь, отлетел кусок камня, – сказал он. – Тоже мне, ущерб.

– Он едва начал говорить, как вы стали ругаться. Не думала, что на ненависть ты ответишь ему ненавистью. Думала, это у тебя так, показуха. Наезжаешь на него с горя. Но теперь, Кадиш, я все поняла. Это твоих рук дело. Ты навлек на наш дом проклятие, а потом еще и дверь открыл. Ты этого хотел, и твое желание исполнилось.

Она не могла знать, что из всего ее мира проклятий и предрассудков, где нельзя рассыпать соль и переступать через чьи-то ноги (во что он ничуть не верил), в одно он все же верил. В ту последнюю ночь он сказал сыну: лучше бы ты не родился.

– Заткнись, – велел Кадиш.

И для верности накрыл ее рот рукой и зажал. А сам попробовал успокоить ее – и себя – разговором.

– Есть новый план, – объявил он, и голос его истерически взлетел. – Поверь мне, Лилиан. Все поправимо.

Лилиан сбросила руку Кадиша.

– Что мы можем сделать? – спросила она. – Снова пойти в Министерство по особым делам? Я скорее умру.

– Девушка, Лилиан. Вот реальное доказательство, и оно куда весомее, чем слова булочницы или фотография с большим носом. Увидишь. Она скажет правду и спасет нас. – Тут до Кадиша дошло. – Надо было привезти ее сюда. А ты ее отпустила.

– Девочка у себя дома, в родных стенах. Иди и забери ее, если такой умный. Она совершенно раздавлена. Ее просто нет.

– Ты тоже за кое-что в ответе. Сегодняшний кошмар, эта мука – тут и твоя вина.

Но Лилиан ни в чем каяться не собиралась.

– Я совершила всего одну ошибку – оставила тебя и Пато без присмотра.

– Не одну, – возразил Кадиш. – И вот результат – это страшное разочарование. Из-за кого мы поверили, что все кончится хорошо, как не из-за тебя. И с самого начала все делали по-твоему. Так что давай, скажи мне, что делать дальше.

– Идти к евреям.

У Лилиан редко такое получалось. Это Пато был мастер пнуть Кадиша в самое больное место. Теперь это удалось Лилиан, и, как в случае с Пато, он, не подумав, яростно выкрикнул:

– Да пошла ты!

– Если кто и поможет нам найти сына, так только они. Еврей в безопасности только среди своих. – И с неподдельной грустью в голосе сказала: – Я бы никогда не отошла от них, если бы не ты.

– Они сами от нас отошли. И ты хочешь идти к ним на поклон?

– Думаешь, они будут злорадствовать? За кого ты их принимаешь? Мы остались одни, Кадиш. Кто еще протянет нам руку?

– Тебе кажется, это единственный ответ, а я тебе говорю: этот ответ неправильный. Пожалеют – еще не значит, что примут. А кроме жалости ты от евреев ничего не дождешься.

– Они нам помогут.

– Они сделают вид, что сочувствуют, а сами подумают: небось парень попал в беду не случайно. Не иначе как получил по заслугам. Они будут спасать только тех, кто, по их мнению, ведет себя как подобает.

– Не смей говорить так, будто Пато нет. Не смей говорить так, будто у нас нет сына.

– Его нет, – сказал Кадиш.

Лилиан вскочила, влепила Кадишу пощечину.

– Признать факт еще не грех, – сказал Кадиш. – Пока мы не найдем Пато, его нет.

– Послушай, – прошипела Лилиан. – Он есть, заруби себе это на носу! И он скоро вернется!

Кадиш хотел было возразить.

– Я не закончила! – орала Лилиан. – Мы евреи, Кадиш. Ты можешь не считать себя евреем, но для них ты – еврей. И для правительства, и для тех, кто держит нашего сына.

– Я всегда считал себя евреем. Это община меня отвергла, это для нее я чужой.

– Нет, свой, – сказала Лилиан. – Пусть ты для них пария, но это – особая роль. Ты пойдешь к ним на поклон. Бухнешься в ноги. Они смогут помочь, Кадиш, я знаю. То, что говорят о нас наши враги, – правда. У евреев есть связи, свои уловки. Они примут нас в лоно. Будем играть по их правилам – пока не вернем Пато.

– Ничего не выйдет, Лилиан. Безоговорочной преданности – вот чего они потребуют, ничто другое их не устроит. Да и нам нужна не благотворительность, а нечто большее.

– Ну кто с тобой будет разговаривать? Тебя сломали.

– А кто меня сломал, как не они? По крайней мере, я всю жизнь так считал. – Кадиш постучал себя в грудь, показывая, какой он бравый. – Только я еще повоюю, Лилиан. Я не сломался, вот уж нет.

– Ты столько раз ломался за эти годы, что переломы тебя вроде как украшают. Как и твой нос. Стоит ли удивляться, что твои лучшие друзья – могильные плиты.

– Валяй, беги к ним, – предложил Кадиш. Он взял habeas corpus , страничку с адресом девушки, несколько купюр. – Только от них нам преданности не дождаться. Преданность должна быть безусловной. Аргентина должна быть предана всем аргентинцам. А евреи – всем евреям. Только так не бывает, вот в чем загвоздка. – Кадиш поднялся. – Тебе всегда ставят условие. И никуда от этого не деться.

Кадиш сидел на скамейке во дворике, стараясь устроиться так, чтобы лунный свет, свет с балконов и из окошек туалетов, позволил ему прочитать habeus corpus , который им дали. Это – Лилиан права – было проклятие.

Кадиш проверил адрес девушки. Глянул на часы. Сложил бумаги, внутрь сунул деньги. Не надо трогать девушку до утра. Пусть отоспится.

Кадиш курил сигарету за сигаретой, пытаясь сосредоточиться. Он не хотел связывать habeus corpus с другими известными ему страшными фактами. Не мог он представить себя и в здании Объединения еврейских общин – он стоит в кабинете президента и просит Фейгенблюма о помощи? Представить, что Лилиан пойдет к евреям просить о помощи от его имени – и это уже через край. Всю его жизнь они держали Кадиша по другую сторону стены – так тому и быть. Он останется на той стороне навсегда. Там и ляжет в землю.

Раньше Кадиш старался выполнить наказ Лилиан. Заставлял себя думать, что Пато жив и невредим. Но в эту ночь, на скамейке под открытым небом, он видел сына только мертвым и никак иначе. Кадиш лизнул кончик пальца и ткнул в огонек зашипевшей сигареты.

Он вернулся в дом и вышел с противоположной стороны. Прошел мимо Розового дома, министерских зданий. Вот синагога Освободителя, где молились лицемеры и верноподданные. Вот окно, из которого выбросили полковника. Он ходил по улицам города несколько часов. Наконец остановился у запертых ворот кладбища Благоволения и долго смотрел внутрь, прижавшись лбом к решетке.

А когда накатила усталость и стало клонить в сон, Кадиш пошел к старой кладбищенской синагоге. Оказавшись возле ковчега, он сорвал занавес, который в свое время оставил висеть. Рывок – и работа для Зукманов была завершена. Кадиш лег на первую скамью, накрылся занавесом. Собрал зачитанные и оттого мягкие молитвенники, подложил их под голову. И заснул.