Пётр Алешковский - Секретики

В первые дни нашей можайской жизни по утрам я просыпался от громких пугающих звуков. Слова “какофония” я тогда не знал, но именно она заставляла меня вскакивать с постели и, очумело мотая головой, озираться по сторонам. Звуки не исчезали, они настойчиво врывались в форточку – это заполошно переговаривались друг с другом овцы, пробегавшие трусцой по улице. Овцы стали моими врагами, я всегда просыпался с выгоном стада и уже не мог заснуть. Приходилось лежать в кровати и скучать в ожидании, пока встанут взрослые.

Скот шел волной по нашей улице к выгону на околице деревни, где его поджидали пастух с подпаском. Пастух был старый, сморщенный и очень худой. У него был длинный кнут, которым он громко щелкал, словно стрелял из пистолета. Он жил в маленькой черной избе в одно оконце недалеко от выгона, и его называли непонятным словом “бобыль”. Я почему-то решил, что это как “сирота”, только мужского рода. Наша хозяйка однажды обмолвилась, что жена пастуха, пока он был на войне, ушла с немцами. Кашлял пастух почти так же громко, как стрелял кнутом, а откашлявшись, долго сипел и тяжело дышал, в горле его что-то булькало и клокотало, словно силилось выбраться наружу, но никогда, к счастью, не выбиралось.

Как-то днем пастух зашел к нам на обед. Хозяйка дала ему супу, а он всё просил: “Налей, мать, налей, видишь, помираю”. Я подумал, что он голоден и тарелки ему мало, спрятался за печкой и стал смотреть: помрет или станет есть. Хозяйка что-то буркнула, достала из шкафчика большую бутыль, заткнутую газетной пробкой, и налила пастуху в стакан мутной жижи. Тот немедленно обхватил стакан огромной шершавой рукой и приник к нему, как я и сам делал, умирая от жажды. Он выпил почти полный стакан в несколько гигантских глотков, а я смотрел, как ходит на худом горле выпирающий кадык: так ходила вверх-вниз ржавая железяка в насосе на колхозном дворе. Она тоже дрожала и тряслась, отчего насос словно задыхался. Только насос не поглощал, а выплевывал воду, что текла по желобу в коровьи поилки.

Пастух допил, мощно выдохнул и поставил стакан на стол. Поводив ложкой по тарелке, он хлебнул немного супа и развалился на стуле. Лицо его покраснело и покрылось капельками пота. Он утерся рукавом, как-то неуверенно встал и побрел к выходу, загребая ногами, словно вмиг лишился сил. На крылечке пастух привалился к стене, достал кисет, свернул “козью ножку”, затянулся вонючей махоркой и опять закашлялся. Я к тому времени успел вынырнуть из избы и стоял у сенного сарая, чуть в стороне, откуда всё было отлично видно. С пастухом творилось что-то странное. Он уронил самокрутку на землю, обхватил голову руками и стал покачиваться из стороны в сторону, а потом завалился на правый бок и некрасиво растянулся на крыльце. Кепка упала с головы, обнажив редкие седые волосы. Пастух лежал, открыв страшный синий рот, в котором не хватало многих зубов, и, как мне показалось, перестал дышать.

Я бросился к бабке с криком: “Пастух умер!” Бабка пошла посмотреть, но картина на крыльце уже изменилась. Хозяйка тормошила заснувшего мужика и кляла его на чем свет стоит, призывая немедленно встать и идти к стаду.

Бабка взъерошила мне голову и ласково сказала: “Он не умер, просто напился самогону, больной человек” – и повела в наш домик на краю огорода. Я оборачивался через плечо, смотрел, как тетка мутузит пастуха, а тот что-то бормочет и слабо отмахивается от нее своими огромными вялыми ручищами. Из страшного и умирающего он превратился в смешного и беспомощного. Мне захотелось вылечить несчастного бобыля, о чем я тут же и сказал бабке. Юрьевна покачала головой и сказала с какой-то особенной теплотой: “Жалеешь, значит?”

Этот пастух-пьяница спас меня от смерти. Проснувшись как-то от блеяния овец, я выбежал на улицу посмотреть, как гонят стадо. Овцы уже прошли, по узкой улочке тянулись бредущие следом коровы. Их вел огромный племенной бык с большим блестящим кольцом в носу. Быка-то я и хотел рассмотреть, говорили, что он стоит с полколхоза, им гордились, но боялись – бык был бодучий. Он шел впереди, как черная гора, только на широком лбу между изогнутыми рогами сияло белое пятно. Он был горбатый, тяжелый, полусонный – настоящий Критский бык, которого одолел Геракл. Тетки, провожавшие своих буренок, немедленно разбежались и спрятались за заборами. Соседка, увидев, что я стою на пути стада, закричала: “Беги, мальчик, домой, беги скорее!” В ее голосе было столько неподдельной тревоги, что я испугался. Бык надвигался, чуть опустив голову, его небольшие злобные глаза словно выжигали дорогу впереди. Сзади напирало стадо.

Я подскочил к калитке, подергал, но она оказалась заперта – щеколда упала. Метнулся к забору напротив, но перелезть через него не получилось, рванул назад и своими метаниями привлек внимание быка. Он еще ниже опустил голову, остановился и принялся рыть копытом землю. Бык грозно сопел, его уши прижались к голове, с блестящих губ капала желтая пена. Он был так близко, что стали видны длинные жесткие волоски над губой, колышущиеся складки шеи и мускулы на ногах, покрытых короткой черной шерстью.

Стадо встало, коровы протяжно замычали. Соседка за забором истошно закричала, зовя на помощь. Я припустил по улице, не понимая, где искать спасения, страх застил глаза. Почуяв, что разозливший его человек убегает, бык припустил за мной. Хотел ли он попугать или готовился поддеть меня на рога, непонятно – он бежал явно не в полную силу. Я слышал только топот копыт и крики голосивших за заборами женщин. Ноги предательски тряслись, я чувствовал, что вот-вот упаду, и тут увидел за соседним забором пастуха. Он закричал: “Сюда, скорей!” Крепкие шершавые руки схватили и перенесли меня через штакетины на безопасную сторону. И тут раздался удар: бык наподдал и с разбегу врезался в забор там, где я только что стоял, выбил рогом доску и, глубоко обиженный, надсадно замычал. Коровий дух, тяжелый и горячий, словно бык дышал огнем, а не воздухом, обдал нас с ног до головы.

Пастух как-то зло и жестко подхватил с земли кнут и одним ударом ноги распахнул калитку. Виновник переполоха стоял посреди дороги, налитые кровью глаза смотрели на худого человека в черном плаще до колен, бык явно оценивал возможность нападения.

– А вот я тебе! – заорал вдруг пастух страшным голосом, размахнулся и щелкнул кнутом. Кончик кнута с косичкой из жесткого конского волоса ударил прямо по правому глазу быка. Веко дрогнуло, бык плавно отвел голову и чуть попятился. Пастух щелкнул еще раз, целя по незащищенному шерстью носу. Бык словно очнулся, замотал головой, подался в сторону и вдруг припустил трусцой, как напуганная овца, смешно вскидывая задние ноги. Стадо, стоявшее мертво, сразу ожило. Пятнистая корова впереди решительно вытянула голову и бросилась догонять вожака, за ней поспешили остальные. Пастух еще что-то долго кричал им вслед, затем подошел к забору, весело подмигнул мне, перекинул кнут за спину – грубо отесанная ручка на груди, ремень через плечо – и пошел догонять стадо. Кончик кнута с вплетенной в него косичкой тянулся за ним по мокрой истоптанной земле, оставляя извилистый след.