Александр Ступин - Чёртовы свечи

— А почему «свистунами» такие плоды называют?

— Так человек «свистеть» начинает, ну, привирать. Ну кто же поверит, что человек в ином миру побывал. Вот их и называют «свистунами», и ягоды так же.

— И ягоды тоже. А ягоды в лесу растут? И кустарник называется…

— Да так и называется — «свистуны». Он всё по реке, по-над самым берегом. На иву смахивает. И ягоды-орешки мохнатенькие, жёлто-красные, когда созревают.

Я не стал спорить, хотя, с её слов, ягоды напоминали плоды белладонны. Посмотрев для виду на часы, я извинился.

— Задержался я и вас задержал. Привет мужу передавайте… Запишу ваш рассказ, пока не забыл. Фольклор.

— Да какой это фольклор, вот матушка мужа, та мастерица рассказывать. Она сама недалеко от Тевриза живёт, в селе Кип.

— Бывал я в Тевризе, и в Кипе был. Там наш студенческий строительный отряд работал, а я ездил инспектировать. Проверял, всё ли в порядке у ребят. Красиво в Тевризе: тайга, болота. Милиционеры там на дежурство с автоматами ездят. Спрашивал их, говорят: «Если в каждом доме по два-три ружья, что с пистолетом сделаешь?» Значит, матушка много сказов знает. Жаль, не доберусь нынче до Тевриза…

— А и не надо, она у нас гостит неделю. Если хотите, вон по той тропке ступайте, она на реку пошла. Или вечерком к нам загляните, как раз муж приедет.

— Спасибо, я как раз к реке собрался. Может, встретимся с ней. Привет мужу.

— Всего хорошего, заходите, не стесняйтесь…

Широко шагаю по тропинке. Тележка моя переваливается через сухие ветки, чуть не переворачивается. Лесок здесь реденький, пенёчки всё, в стороне бульдозер стоит, столб с протянутыми проводами к конторе какой-то, вахтовый домик на колёсах. Солнце высоко в небе, жарит. Комары лениво летят за мной, устав от жары. Мне бы с бабушкой переговорить и на воду, чтобы до вечера подальше отплыть от посёлка.

Тропинка моя бежала, бежала, да раздвоилась: то ли налево идти, то ли направо? Куда пошла старушка? Может, она вовсе не к реке собралась, а сказала, что первое в голову пришло… Ах, как жаль, если не увижу её. Ведь если это та, с которой я случайно познакомился в Тевризе, она бы мне много могла поведать.

В районном поселке Тевриз я был летом 1987 года. Тогда ещё в Омске работал аэропорт местных линий, и я взял билет на самолет L410 чешского производства. Если бы ехал на автобусе, то к вечеру бы только доехал. А по прямой двести восемьдесят семь километров — около часа ушло.

В селе Кип работал наш студенческий строительный отряд, юристы. Доверили им строить два дома для молодых специалистов. Как они строили, не знаю, проверял я не качество работ, а морально-психологический настрой парней. Проще говоря, посмотрел, не увлеклись ли ребята свободой и алкоголем. Я осмотрел, как они устроились, переговорил со студентами и с председателем колхоза. Попросил его присматривать за ребятами и звонить, если что. На первый же взгляд всё было спокойно. Но на всякий случай предупредил парней, чтобы сдерживали себя.

За мной должны были прислать машину из райцентра: до Тевриза тридцать семь километров. Я встал в тенёчек, напротив избы, где на лавочке сидела немолодая женщина в платке.

— Молодой человек, — окликнула меня она. — Подойдите, пожалуйста, ко мне.

Голос и манеры обращения у неё были не деревенские: ровная красивая правильная речь, как у актрисы старого театра, того, дореволюционного, не сегодняшнего. Когда я подошёл, то увидел, что не ошибся, хотя её лицо было в сетке морщин, но тонкий правильный нос, черты лица подсказывали, что в молодости она была очень привлекательной девушкой. Особенно красивы были у неё глаза — серые, живые, такие не обманешь. И ещё заметил: и по властным ноткам в голосе, по тону, по манере держать себя она была барыня. Как она здесь очутилась?

Мы разговорились. Слово за слово, точно играли в карты, расспрашивая друг друга, сбрасывали вначале всякую «шваль» (вопрос-ответ, пустое всё), потом перешли к козырям. Она заговорила о том, что крыша течёт — «не отремонтируют ли ребятки», потом я выяснил, что муж её на покосе. А как узнала, что я историк из университета, тут её и прорвало.

Она местная из села Кип. Родилась в 1912 (?) году, тут и отец её родился. (Село это упоминается в 1803 году.) Жили в достатке, отец держал двух лошадей, коров, мелкий скот. (Середняки, по её описанию, но только дом прежний стоял на хорошем месте в самом центре села, это я потом выяснил.) Грамотой особенно не владеет, рассказывала, но, малограмотная, не удержалась, прочитала мне Есенина, Пушкина наизусть; я столько не знаю.

В 1930-х годах погнали всех в колхоз. Куда деваться, вступили. Отдали в общий котёл всех лошадей, амбар, коров, другую живность. (Я не стал уточнять: отдали или забрали у них. Весной 1930 года в одном из сельских районов Омской губернии в Муромцево в деревне Тармакла вспыхнуло восстание крестьян, недовольных тем, что их сгоняли в колхозы. Расстрелы, лагеря — итог.) Вышла замуж, потом война. В 1943 году на мужа пришла похоронка.

— Извините, не знаю, как к вам обращаться.

— Вера Алексеевна… А местные меня матушкой Верой зовут.

— Очень приятно, а то как-то неудобно. Меня зовут Андрей Абрамов.

Познакомились, и она продолжила рассказ. После получения похоронки ушла она в лесхоз, в «отходники». Начинала с лесничего. Потом возглавила лесничество, карьеру-то без мужиков было проще делать. Так и работала. А как война закончилась, кто-то вернулся в село. Примкнул к ней солдатик, у которого не было ни семьи, ни дома, да так и остался. Работал сначала на водном транспорте, потом сторожем в колхозе. Колхоз сложный был, много ссыльных с Украины, Белоруссии, тех, кто с немцами сотрудничал. Трудно понимание было найти с такими. А лес она хорошо знает. Иной раз с колодцем его сравнивала. В колодец воды собираются с подводных рек, а в лесу боль человеческая и призраки, как уродцы брошенные, от горя людского рождённые. Попадись им пустой человек, там в лесу и останется. Тогда я подумал: «Что она имела в виду?»

Если смотреть на реку Тару сверху, когда на самолёте летишь, или на карту, то она напоминает шёлковую ленту, лежащую на столе: стол маленький, а лента длинная, потому и вьётся. Вот она, неширокая, берущая начало в Васюганских болотах, оттого и вода её болотом пахнет.

Я с одним товарищем моим сплавлялся по ней на байдарке от одного лагеря археологов, который повыше деревни Петропавловки (там мои бабушка с дедушкой родились) к двум следующим, к тем, что стояли ниже по течению, к деревне Окунёвке и далее. Мы обычно доплывали до Иртыша, а там в Омск попуткой.

Живописных мест по реке мало: чем ближе к Иртышу, тем реже лесочки, чаще степь да степь кругом. А в Муромцево лесочки, пляжи. Где же моя знакомая ходит? То, что жена лесника чего-то недоговаривала, стало ясно и без лекций Экмана. Да что там «недоговаривала» — зубы мне заговаривала. Наверняка что-то знала. Но большое ей спасибо за информацию о матушке Вере. Это ценнее.