Юрий Бедзик - Этаж-42

— Э-гей! Кто тут есть? — закричал в напряженной тишине Найда. — Не стреляйте! Мы знаем, что вы здесь!

За частоколом молчали. Луна как будто удивленно глядела с серовато-прозрачного неба. Слышно было, как потрескивает на озере лед, словно под ним ходят волны.

— Люди Шустера, слышите? — громко закричал майор. — Лес окружен! Вам некуда идти!

Солдаты замерли, нацелив на невидимого врага автоматы. Только майор стоял на льду озера, озаренный голубоватым лунным светом, словно хотел, чтобы те, за частоколом, хорошенько прицелились в него, чтобы не промазали, стреляя. И эта его смелость, видимо, подействовала на людей за оградой.

— Что вам нужно? — спросили из-за забора. — Не трогайте нас, мы уедем отсюда.

— Нам нужен Вилли Шустер.

Молчание.

Видно, там совещались. Потом ответил другой, хрипловатый голос:

— Нет Шустера. Смылся.

— Куда?

— Не знаем. Мы живыми не сдадимся.

— Я иду парламентером, чтобы спасти вам жизнь.

Скрипнул засов, и Найда увидел, как медленно отворилась в воротах калитка. Он мог войти. К тем, что готовы были на любую выходку, самую жестокую.

Он зашел во двор, и сразу же к виску ему приставили пистолет.

— Боитесь даже парламентеров? — через силу усмехнулся Найда.

— Проходи в дом, — буркнул кто-то.

Двор был затоптан, у крыльца стояли два крытых грузовика, люди в пятнистых куртках призраками маячили у высокого крыльца. В окнах темно, видно лишь, что там жарко пылает в печи огонь.

Найда вошел в просторное помещение. Ему освободили место за длинным столом. Кто-то сел напротив него, но в полутьме не разглядеть лица — сплошная желтоватая маска с настороженными колючими глазами. Немец в фуражке с козырьком, грудь перепоясана тугими ремнями. Найда уже различал густо заросшее щетиной одутловатое лицо с мешками под глазами.

— За что вы нас преследуете? — спросил вялым, сонным голосом немец.

— За разбой и преступления, которые вы учинили в Визентале, — ответил Найда.

— Война не кончилась.

— Кейтель и Дениц подписали перемирие.

— Мы солдаты и выполняем приказ своего командира.

— Шустера?

— Да, штурмбанфюрера Шустера.

— Но ведь его нет. Он сбежал!

— Это верно, — запнулся немец. — Он только что уехал.

Страшная догадка осенила майора.

— Где Густа Арндт?

Немец удивленно поднял брови, но молчал.

— Я спрашиваю, где фрау Арндт, которую Шустер держал в этом доме?

— О, господин офицер хорошо информирован, — не то кашлянул, не то засмеялся немец. — Можно подумать, будто мы отвечаем за фрау Арндт. Слышите, господа? Русские хотят знать, где фрау Арндт? Где же она может быть? Либо там, наверху, на чердаке, либо еще выше, куда мы все отправимся рано или поздно.

Найда решительно поднялся.

— Послушайте… За Густу Арндт и ее ребенка вы заплатите жизнью.

Немец порывисто вскочил.

— Мы ничего не знаем… Ребенка Шустер взял с собой. А фрау Арндт… она, кажется, осталась там, в своей комнате.

— Ведите меня к ней! Ваше счастье, если она жива… Немец повел Найду по скрипучей лестнице наверх. Освещал дорогу фонариком. Шел грузно, тяжело, хватаясь за стены. В комнате Густы — душная темнота, свет фонарика скользнул по стенам, по полу, наткнулся на широкую деревянную кровать. Она была пуста.

— Фрау Арндт оставалась в доме… — хрипло проговорил немец. — Она отказалась ехать с Шустером. Я слышал, как они кричали, спорили, а потом Шустер выбежал с ребенком на руках.

Световое пятно скользило по комнате, выхватывая из темноты изорванную в клочья одежду, белье, опрокинутые стулья.

И вдруг…

— Густа! — с ужасом вскрикнул Найда.

Фонарик осветил в углу женскую фигуру: хрупкую и обессиленную. Женщина неподвижно сидела на полу, уронив голову на грудь, растрепавшиеся волосы прикрывали оголенные плечи.

Она казалась неживой.

— Светите! Светите! — приказал он немцу.

Взял Густину руку, припал ухом к ее груди, стараясь услышать биение сердца. Мертва она или в обмороке? Уловил слабое пульсирование, а потом услышал ее прерывистое дыхание, увидел запекшиеся губы.

— Жива? — испуганно спросил немец, словно хотел знать, будет ли ему самому сохранена жизнь.

— Ваше счастье, — сказал Найда. — Видно, Шустер спешил. — Он склонился над бесчувственной Густой, откинул с ее лба прядку волос. — Помогите мне поднять ее.

— Сдайте оружие, — сказал Найда. — Вас будут судить по законам военного времени.

Последняя страничка рукописи Найды легла на стол, когда из маленького динамика на стене прозвучали звуки государственного гимна. Петр не слышал этих звуков, не слышал легкого похрапывания Виталика, спящего на соседней кровати. Находился еще под впечатлением прочитанного. Потрясенный, он словно был еще там, в далеком прошлом, и видел все, что пережил майор Найда в послевоенном сорок шестом году.

Если ты ушел с работы, свободного времени у тебя сверхдостаточно. Правда, Виталька советовал забрать написанное сгоряча заявление. В бригаде все сочувствуют Петру. С кем не бывает?.. Виталику искренне было жаль своего друга. «Ну, не звеньевым — рядовым будешь. Хлопот меньше», — говорил он, допивая из бумажного пакета молоко. «А я, Вить, не из бригады ушел, — отвечал ему Невирко. — А от своего позора и малодушия!»

Вот тогда он и взялся за рукопись, переданную ему Полиной. Сперва читать записки Найды не было охоты — жгла обида на старого мастера за то, что промолчал и не вступился за него на собрании. Но, пересилив себя, раскрыл тетрадь, прочитал первую строку, пробежал глазами полстранички и внезапно весь отдался событиям ушедшей в прошлое войны.

Думал, будто знает об Алексее Платоновиче все. Ан нет! Представил его теперь иным. И сразу как-то по-иному увидел обветренное, в морщинках лицо бригадира, его чуть прищуренные глаза, сосредоточенный взгляд, когда он сидел на собрании в прорабской, слушал споры и пререкания молодых рабочих и не сказал в защиту Петра Невирко ни одного слова.

Утром Петр долго валялся в постели. Бреясь, разглядывал в зеркальце свое осунувшееся, странно изменившееся лицо. Мешки под глазами, губы обветрены, в уголках рта — резкие складки. Совсем не тот стал. И Полина смотрит на него восторженными глазами. Какая-то она особенная, эта Полина — прямая, откровенная, душевная. Так хотелось прикоснуться губами к шелковистой прядке на ее лбу, провести ладонью по ее щеке. Влюбился в нее, что ли? Мало ты изведал горя с Майкой!.. Но Полина совсем не похожа на нее… Все таит в себе: и горести, и радости, а может, и свою любовь…

Ему казалось, что их связывает что-то светлое, чистое, что в будущем их ждет много хорошего. Снова вспомнил роковое для него собрание. Если бы Найда выступил, пускай даже и покритиковал за халтурную работу, если бы оборвал Одинца и всех крикунов, то, может, ничего страшного и не случилось бы. Петр знал силу его авторитета, знал, что бригада считалась с его мнением.