Юрий Бедзик - Этаж-42

— Как? — Найда посмотрел на бургомистра, и тот под его взглядом медленно поднялся. Полицейские тоже встали. Герман Вилле, оказывается, жив… Значит, не все еще потеряно.

Шире растворились двери. Санитары выносили на носилках прикрытого одеялом старого часовщика, на пожелтевшем лице которого темными впадинами выделялись закрытые глаза. Он тяжело и прерывисто дышал. Врач пояснил Найде, что две ножевые раны в грудь могли стать смертельными, если бы хоть один удар поразил сердце. Герман Вилле был без сознания, он потерял много крови, и если удастся вывести его из шока, то…

Потерпевшего поместили в открытом кузове военной машины и повезли в советский госпиталь. Найда с офицерами комендатуры осмотрел маленькую, холодную, заставленную старинной мебелью комнату. В углу стоял рояль, покрытый пылью, на комоде и на подоконниках тоже лежал слой пыли, окна, видимо, не открывались с начала войны. «Будь я следователем, сразу обнаружил бы какой-нибудь след, — подумал с сожалением Найда, оглядывая темную, мрачную комнату, где, казалось, сам воздух был пропитан чем-то тяжелым и мертвенным. — Значит, он не выполнил требования Шустера. И Шустер расправился с ним».

На следующий день Найда посетил сиротский приют. Двухэтажный дом утопал в снежных сугробах. Высокие окна глядели в зимний день расписанными инеем стеклами, какой-то старик, видимо из добровольной охраны, расчищал лопатой дорожку. Войдя в вестибюль, Найда ощутил гулкую пустынность нетопленого сводчатого и полутемного помещения. Ни звука, ни души. Ему даже стало жутковато. Он вспомнил слова старого часовщика: «Шустер может явиться в Визенталь за своей дочерью!»

На втором этаже он встретил худенькую бледную девушку в длиннополом мужском пальто. Сперва она испугалась, но когда узнала Найду, ее серые глаза радостно засияли. К ним не раз приходил русский майор и всегда что-нибудь приносил: хлеб, одеяла, чай.

— Фройлейн, прошу уделить мне несколько минут, — сказал Найда, стараясь говорить как можно мягче. — Принесите мне списки всех детей. У вас есть такие списки?

— Да, конечно, — словно бы обрадовалась молодая воспитательница. Скрылась куда-то и через несколько минут вернулась с толстым, потертым, в кожаном переплете журналом.

— Вот, пожалуйста, господин майор.

Они устроились в столовой у накрытого клеенкой стола. В комнате топилась большая печь, сложенная из кирпичей, железные трубы от нее через отверстие в окне выходили во двор. В полумраке столовой Найда разглядел несколько маленьких, закутанных в разное тряпье детских фигурок. Сидели около печи, у железной трубы. Двое устроились прямо перед дверцей. Все это были малыши лет пяти-шести, а некоторые еще меньше.

— Мы их тут отогреваем, — сказала девушка с грустной улыбкой. — Здоровые играют во дворе, а слабеньких держим возле печки.

Война!.. А ведь для этих детей готовилось «мировое господство». Их отцы сложили головы в чужих землях, в смоленских лесах, на Волге, в песках Африки. А их дети, отощавшие, голодные, греются у печки, ждут свой скудный обед.

Найда внимательно просматривал списки. Воспитательница четко произносила имена: Моника Бойль, Вильфред Стушке, Аннелизе Орфайге… Еще одна Аннелизе, потом Ганс Киршбаум, Софи Плецдорф… Сколько имен!.. А родители этих детей бесследно исчезли, находились теперь неизвестно где и не способны были защитить своих детей от голода и холода. И стали их дети как листочки на осеннем ветру.

Вдруг Найда вздрогнул: Готте!.. Алексей Платонович провел пальцем по листу, словно боясь, что это имя ему примерещилось, что он не найдет его снова.

— Инга Готте! — проговорил он вслух.

— Да, господин майор, — вежливо ответила девушка.

— Готте… сколько ей лет?

— Совсем маленькая девочка. Пожалуй, около трех лет.

— Кто ее отдал сюда?

— Это… из государственной опеки, — сказала воспитательница. — Не знаю… государственная опека исключала какие-либо объяснения. Возможно — арест родителей, концлагерь, лишение права на воспитание, подозрение в нелояльности к фюреру.

— С мая сорок пятого никто не интересовался ребенком? Никто не обращался к вам с запросом?

— Извините, господин майор, я здесь не так давно, — смутилась девушка. — Фрау Гиммельфарб могла бы вам все доложить, но она… ее вызвали в Берлин в комиссию по денафикации, и она больше не вернулась.

Найда знал, что в Восточной Германии был введен в действие закон о расследовании нацистских и военных преступлений. Созданные по специальному распоряжению комиссии самым строгим образом проверяли всех заподозренных в активной фашистской деятельности и предавали их суду. Видимо, фрау Гиммельфарб была нацисткой.

Он вынул авторучку, подчеркнул жирной чертой «Готте», поставил знак вопроса и восклицательный знак.

— Спасибо, — поднялся он, закрывая журнал. — Телефон у вас есть? Нет? Сегодня же прикажу провести. К детям не пускать никого из посторонних. Наши патрули будут держать ваш дом под постоянным контролем. Ни одного постороннего человека!

Сорок пятый год завершился жестокими и непривычными для Германии морозами и буйными метелями, чем-то напоминавшими Найде его родные украинские зимы, когда он, мальчуган из рабочей семьи, бежал в школу по Шатиловке: улицы заметены сугробами, еще темно, возле Сумского базарчика погромыхивают трамваи, а в школьном вестибюле тепло, уютно, шумно. Мать его была учительницей в младших классах, но он не любил ходить вместе с ней в школу, ведь ребята засмеют, достаточно и того, что ей пришлось обучать его, своего маленького упрямца; нередко она ставила ему плохие оценки — за непослушание, за крутой, воинственный характер. Что ни перемена — сцепится с кем-нибудь, ведут его к завучу, матери стыд, не знает, как дальше и урок вести. Он не любил уступать старшим, не привык склонять голову перед обидчиком. Где кого задевают — он сразу же туда, всегда готовый вступиться за товарища…

Происшествие с часовщиком Германом Вилле понемногу забывалось. Всяких иных забот хватало у советского майора, коменданта немецкого городка Визенталя. Навестил старика в госпитале, принес ему немного сахару, положил прямо на одеяло, под руку. Вилле на этот раз был неразговорчив, кашлял потихонечку, но визит майора, видно, тронул его. Он открыл глаза и так печально-печально посмотрел на Найду.

— Кто же это приходил к вам, господин Вилле? — спросил майор.

— Не знаю их… Верно, от Шустера, — еле выдохнул старик. Грудь его была в бинтах почти до подбородка, и от этого шея, торчавшая из марлевой белизны, казалась тоненькой, как у ребенка. — Хотели, чтобы ушел с ними. Сначала выпили, завели разговор про верность нибелунгов…

— Значит, точно от Шустера, — слабо усмехнулся Найда. — Помню я его песенку про «верность нибелунгов».