Юрий Бедзик - Этаж-42

Сели возле кухонного столика. Тесно, но уютно. Большой белый чайник, белая клеенка, белые, выложенные кафелем стены. Полина налила чай, достала печенье. Молча пила чай и ждала.

— Я, конечно, попался, — заговорил Петр. — Гурский поймал меня на крючок. И ушел в кусты. — Он рассказал ей об истории с цементом, о поведении Гурского на собрании. — Я бы его, гада, вывел на чистую воду! Врет прямо в глаза! Теперь я вижу, что он за тип.

— Ты еще многого не видишь, — вздохнула Полина.

— А сколько он мне обещал! Будем работать вместе! Я вас давно заметил, Петр Онуфриевич!..

— Тебя заметили люди: Алексей Платонович, Одинец, партком.

— Замечали, да не пускали вперед.

— А тебе, Петюня, трибуны захотелось?

— Леший с ними! — в сердцах бросил он и даже стакан отодвинул от себя. — Я за свою бригаду болел. Мне эта бесхозяйственность поперек горла. Думал, пойдет теперь все как полагается, по высшему классу, лучшие панельки, лучшие материалы нам.

— Петя, Петя! — с невеселой улыбкой промолвила Полина, встала, налила еще чаю и вдруг, потянувшись через стол к Петру, ласково погладила его руку. — Ребенок ты мой большой! Никуда ты не уйдешь от этих людей. — И озарила его тихой, прощающей улыбкой. — И от своей бригады никуда не денешься.

В тот вечер он ушел от Полины немного успокоенный, с оттаявшим сердцем. Полегчало от ее слов, от ее обещания быть ему другом. Забыл он на время про моряка-офицера, забыл, как сухо был встречен в дверях матерью Полины. И проникся чувством, будто для девушки он вовсе не чужой. Словно у нее он может найти пристанище, надежное прибежище и даже свой дом.

На город опустились теплые весенние сумерки. Бренчали гитары, раздавались песни. Возле гастронома Петр увидел сгорбленную знакомую фигуру. Дед Жугай, сторож с их стройки, добрая, честная душа. Почему-то Петр обрадовался сейчас этой встрече. Пошли вместе. Остановились около маленького одноэтажного домика.

Рослая широколицая старуха встретила их на пороге. Вошли в горницу — круглый стол, матерчатый абажур над ним, высокий старинный комод в углу.

— Вот тут мы и живем…

— Да, домик неплохой. Садик, вишенки свои, — заметил Петр.

— Тут у нас десять душ прописано. Зятьев трое, внуков и внучек — как котят.

— Значит, имеете право на новую площадь.

— Имел бы, если б не… — запнулся Жугай. — Ты же мне всю обедню испортил.

Петра словно холодной водой окатило. Ну и денек нынче выдался! В бригаде как осы накинулись, дед бог знает что несет. У всех Невирко стоит на пути.

— Так, говорите, обедню вам испортил? Что ж, тогда извините. Пока в шею не вытолкали — пойду.

— Не-е! — протестуя, замахал рукой Жугай. — Должон все знать, раз пришел. Садись, садись!

— Сажусь.

— Домик тебе мой нравится. Садик, вишенки, говоришь. А может, и дед хотел бы пожить в новенькой квартирке? Может, и деду ванна с туалетом сгодилась бы? Так не дают. Списки не подошли. Легулярно надо, а не по блату, как некоторым.

Говорил он все путаней, перескакивал с одного на другое, делал странные намеки. Что-то наболевшее, видно, жгло ему душу, но он избегал откровенного разговора. Пока само не вырвалось нечаянно:

— Ты зачем, дурень этакий, привел тогда девок на верхотуру? Зачем крутили там музыку?

— Вам за это влетело?

— Не мне, а тебе.

— Так чего же вы беспокоитесь, дедушка?

— Трухлявая твоя башка! — стукнул себя по лбу выразительным жестом старик. — Мое дежурство было. Меня товарищ Гурский и вызвал на ковричек. Бумажку подсунул, пиши, дескать, товарищ вахтер, какие там безобразия творят хлопцы на вверенном тебе объекте. Все, говорит, пиши. А чего не осилишь, я продиктую: такого-то числа Петр Невирко и Виталий Корж подпоили беспутных девок, привели в бессознательном состоянии на стройку и там хотели их крепко обидеть… Что я и подтверждаю собственноручной подписью. Ну, сказал он мне все это и ждет — удивляется, чего я молчу, не начинаю писать. А после этак спокойненько еще и напоминает: дело это, конешно, пустяковое, мы его в ящичек спрячем, зато с вас снимется подозрение на тот случай, ежели милиция шум поднимет. Нам ваша честь дорога, седины ваши. Скоро идете на пенсию, заодно и квартиру получите в новом доме. Раскусил, Петр Онуфриевич?

Невирко машинально разглаживал ладонью скатерть на столе. Не сомневался, что старик говорит правду. Да, была милиция, была анонимка и та отвратительная сцена оправдания… Только что он говорит дальше? Не писал этой пакости? Отказался наотрез? Ага, у старика совесть сработала. Не продал душу дьяволу. Вышел из кабинета, а Гурский ругнулся ему вслед и пригрозил: «Кому хоть слово скажете — будете ждать квартиру сто лет!»

— Не бойтесь, я вас не выдам, — с тяжелым сердцем пообещал Невирко. — Только почему вы так поздно рассказали мне об этом?

— Виноват, Петя, — сокрушенно вздохнул Жугай.

— Спасибо вам за все, — поднялся Петр.

— А может, пропустим для настроения по чарочке?

— Мне, дед, теперь и бочка не поможет. Бывайте.

Петр открыл тяжелую дверь и вышел в теплую весеннюю ночь.

Май сорок пятого года застал Найду под Прагой. Командованию было известно, что он знает немецкий язык, обычаи и характер народа, поэтому в штабе армии ему предложили возглавить одну из комендатур на немецкой земле.

— У меня просьба, товарищ генерал, — несмело проговорил Найда. — Прошу направить меня в Визенталь. Это под Лейпцигом.

Генерал наморщил лоб, как бы что-то вспоминая.

— Надеетесь отыскать след Звагина?

— На это я надеюсь мало. Меня спасла немецкая девушка, она оттуда родом. Была подпольщицей, спасла много наших. А вдруг встретимся?

— Пусть будет Визенталь, — согласился генерал. — Только с уговором: если вам удастся узнать что-либо об инженере Звагине, сообщите мне. Мы с ним учились в одном институте.

Найда задумался. Генерал был симпатичный, немолодой, с усталым желтоватого оттенка лицом. Если он был знаком со Звагиным, значит, может что-то сделать для семьи инженера.

— Товарищ генерал, Звагин просил меня разыскать его семью. Жену Екатерину и дочь Ольгу. Помогите мне в этом деле, если можно.

В то послевоенное время, когда миллионы людей, оторванные от родных мест, искали друг друга, просьба Найды была не из легких. Он, разумеется, и сам намеревался по возвращении на Родину выполнить последнюю просьбу Звагина. Но вот опять ждала его Германия, Визенталь, годы и годы. Где они теперь, жена инженера и его дочь? Как пережили войну?.. Генерал, подумав немного, сделал в своем блокноте какую-то запись, поднял глаза на Алексея Найду и уверенно сказал:

— Разыщем. Обещаю вам.

А в Визентале — весна. Чистые, аккуратно подметенные улочки, из кирки слышна органная музыка. Может, здесь и не слышали о войне? Вывеска над аптекой, узкие окна клиники, швейцар в вестибюле. Где теперь хозяин? Где старик Шустер? «Ах, господи, люди голову потеряли, никто ничего не знает, и никакого Шустера вы не найдете, господин майор». Швейцар виновато моргал красными веками, тряс белой головой, разводил руками: вот, мол, все, что осталось от этого заведения. «Доктор выехал на Запад, сын неизвестно где, больные без присмотра, без питания, без медикаментов».