Ольга Румбах - Ловля ветра, или Поиск большой любви

Мариночку нашли. «Да, это моя бабушка, — холодно звучит по телефону, — но ее здесь никто не ждал. Пусть едет туда, откуда приехала. Я понимаю, что это выглядит жестоко, но…» И следует обычный в таких случаях перечень: нам негде ее поселить, сами кое-как перебиваемся, и вообще…

«И вообще» — вот она, основная причина! «И вообще, плевать я хотела на то, что она растила, нянчила, любила меня, а потом и моих детей, помогала, как могла, на грошовую пенсию покупала "гостинец для детушек". Состарилась, обессилела — исчезни из моей жизни, сгинь, не до тебя, старуха, возись с тобой… Да еще, чего доброго, хорони…» Вот что не было сказано, но ясно читалось в голосе.

Старушка на следующий после интервью день умерла. Жизнь стариков — что тоненькая ниточка, тополиный пух на подоконнике, легкое дуновение — и нет его. Господь милостив — она так и не услышала, как любимая внучка отрекается от нее.

Так что это, Господи? Когда начинается этот некроз души, что мы делаем не так? Рожаем, воспитываем, как птицы в гнездо, стаскиваем корм, одежду. Лучшее, само собой, детям. Лучший кусочек, потом лучшую, сверх возможностей, тряпку — ей, дочурке. Самой сорок лет, всю жизнь, как проклятая, работала, одета абы как, зубы вон посыпались, вставить бы… Ничего, ничего, мол, дитя тоже хочет. Поносить даст тряпочку когда-никогда — вот и ладно, вот и хорошо. Порадуюсь ее радостью.

А дитя растет, матереет, повышает запросы. И совершенно не принимает во внимание, что мать тоже живой человек и имеет не запросы, конечно, а желания, какие-то нужды. Не знает, не чувствует их — не приучено…

Давно сказано: что посеешь… Вот и сеем. Неустанно, трудолюбиво, слепо сеем то, что взойдет потом тихими, бессильными старческими слезами и горьким недоумением: за что?!

Моя дорогая подруга Ирка сидит у меня на кухне, греет красные руки с припухшими от мороза суставами о кружку с чаем и посвящает меня в последнюю новость: он опять ушел.

Собственно, не такая уж это и новость.

Ирка всегда мечтала иметь много детей. Я помню ее задорной хохотушкой с вздернутым носиком и идеально круглыми, хоть и несколько широковатыми бедрами. Очевидно сама природа создала ее плодовитой и настойчиво требовала осуществления этого своего замысла. Помню жест, каким она показывала, сколько вокруг нее будет ребятишек — характерный жест наседки, подгребающей цыплят под свои крылышки. И лицо ее при этом было таким счастливым…

В отходящем от мороза и потому красном Иришкином лице и сейчас неуловиммелькает это выражение, когда говорит она о своих детях. Их у нее четверо. Да-да, четверо. Беда только в том, что природа, вложив в нее жажду материнства, не наделила дальновидностью в выборе отца для будущих детей. Впрочем, кто заранее может все предвидеть…

Все случилось так, как у многих: влюбилась, вышла замуж и понесла. Хотя особо дотошные очевидцы могли бы меня подправить в очередности этих радостных событий.

Когда разводилась с первым мужем, в ее теплом чреве дозревал уже второй младенец. Потом разъедающее одиночество и — долгий изнурительный роман с отцом двоих младших детей.

Он жил с родителями в другом городе и, похоже, не собирался менять ради нее своих привычек. Забегая вперед, скажу, что и ради двоих своих детей — тоже.

Помню, пришла она тогда ко мне на работу, вся мокрая. Снег шел стеной, а Иришка, не чувствуя холода, неслась ко мне, чтобы принять с моей помощью важное решение: быть или не быть ее двоим младшим мальчишкам. Не со мной это надо было решать, ох, не со мной. Но виновник всех этих волнений был далеко. Да и знала она, слишком хорошо знала, что он скажет. Мужчины редко хотят детей, в большинстве своем предпочитая необременительные отношения.

Ирина стояла у окна, отрешенно глядя на падающий снег, и с волос ее, с ресниц, с одежды капало так, что у ног образовалась лужица, вероятно, наполовину из слез.

Все закончилось хорошо тогда, хотя было много переживаний. Дети, слава Богу, родились. Отец их первое время помогал разросшейся семье. Но решительного шага так и не сделал.

Засунув подальше стоившую когда-то крови и пота книжицу — диплом о высшем образовании, подруга вынуждена была пойти на рынок. Надо было поднимать детей.

Вот тут наши пути разошлись. Я была занята поисками себя, уже познакомилась с эзотериками. А как же иначе! Это казалось на тот момент самым передовым, самым увлекательным — не в церковь же мне, в самом деле, идти! Церковь — мнилось тогда — удел отсталых старушек.

А Иришка постигала премудрости рыночных отношений. Помню, она приходила ко мне на работу и все говорила о каких-то маечках, которые ей удалось выгодно купить, об одесском рынке, еще о чем-то, — я не слушала. Ждала только, чтобы она замолчала, и я смогла бы рассказать о «действительно важных вещах» — наших «опытах» по телепортации, «механическом» письме, о сверхспособностях человека… Я загоралась, вдохновенно рассказывала о нашей группе, о том, что есть среди нас даже и ясновидящие… а ее глаза становились вдруг отстраненными и какими-то жалостливыми.

Помню, даже статью написала о ней — я работала в то время в газете. Называлась статья «По ту сторону прилавка». Очень надеялась, что она ей не попадется на глаза. Зря надеялась. Газет Ирка и вправду не читала, и уж конечно, не покупала их, но зато целыми днями, сидя в своем «бутике», с удовольствием разгадывала кроссворды. Вот ей и принесли кипу старых газет с кроссвордами… И глянуло на нее с газетного листа уже слегка пожелтевшее, но все же узнаваемое мое лицо, а под ним заголовок: «По ту сторону прилавка». И прочитала она про выболтанные когда-то ею же самой «секреты» рыночной торговли: про подкрученные весы, усушку-утруску, что-то там еще, уже не помню. Начиналась статейка так: «Моя институтская подруга Ирка подалась на рынок…», — то есть более чем предметно.

Долго она потом со мной не разговаривала. Много раз пришлось мне приходить к ней с цветами — ее любимыми гиацинтами. Я говорила, что по-прежнему люблю и уважаю ее, говорила, что даже где-то понимаю, говорила, что ну конечно, надо же ей как-то детей поднимать… В общем, подлизывалась. И природное Иркино добродушие взяло верх. Она меня простила.

Но по-настоящему близкими мы уже не стали. И дело было не в злосчастной этой статейке и не в старых обидах. Просто приходит время и человек определяется, выбирает дорогу, по которой идти, — как бы пафосно это ни звучало. Моя, извилистая и запутанная, все же вывела меня в Храм. И это определило мою дальнейшую жизнь, наполнило радостью и светом. Ну и, конечно, новыми трудностями, куда ж без них.

Иркина… Она еще ищет. Семейная жизнь потерпела крах. Рынок разваливается на глазах, уступая место гигантским супермаркетам, в которых разве что баллистических ракет не продают.