Ольга Румбах - Ловля ветра, или Поиск большой любви

Бабушка помогала невестке, чем могла, внуков любила всею нерастраченной своею любовью. Ведь недаром же говорят, что потенциал женщины рассчитан на то, чтобы вырастить пять, а то и восемь детей. Некоторые так и делают: рожают и воспитывают. А некоторые всю жизнь с этим потенциалом за мужиками гоняются.

Ну да Бог с ними.

Как вы уже, наверное, заметили, Максима я среди этих хлопот не упоминаю. А его и не было. Само собой, он работал, обеспечивал семью. Но это и все. Остальное, то есть воспитание детей, считал он делом бабским, неинтересным. Все больше времени Максим проводил в гараже. А может, и не в гараже, а еще где… Погруженные в хлопоты о детях, невестка и свекровь не сразу заметили, как отдалился от семьи Максим. Как неуютно ему стало в доме, как спешит он пораньше уйти и попозже прийти. И детские вопли-сопли его раздражали…

Не искушение ли житие человеку на земли?! (Иов. 7,1). Грянула беда. Максим объявил жене, что уходит из дома. «Нет, — сказал, — ты хорошая, вообще нет претензий, но я полюбил другую. Ничего не поделаешь…»

Люба в слезы. Мир рушился на глазах. Дети притихли как мышки в норках, чувствуют, что происходит что-то страшное.

Максим сказал — и ушел. Сообщил, что будет жить у матери. Собирать чемодан на глазах у мальчишек было неловко, так что ушел налегке.

Пришла Мария, она всегда в это время приходила, с малышами гуляла. А в доме будто бомба разорвалась и разметала всех, и покалечила. Главы семейства нет. Молодая мать в слезах, нечесаная, неприбранная, жить не хочет. Дети полуодетые сами себя развлекают, в доме настоящий погром устроили.

Больно ударило в сердце старой женщины известие о предательстве сына. Что делать, как спасать семью?

Раскисать некогда — семейная лодка тонет. Капитан сбежал, команда деморализована. Ну, засучила рукава, наварила кашки, умыла-накормила детей, спать положила их в детской, а там уж за невестку взялась. Ее тоже умывать да причесывать пришлось. Говорят же, руки как плети повисают в горе. Вот так и с Любой случилось. Она хлопотам свекрови не противилась, но и утешиться не хотела. Да и как ее можно было утешить?

Мария ушла к себе, в однокомнатную квартиру с высокими потолками, со старинным комодом и старинной же, вечно подтекающей сантехникой. Ушла, когда в доме сына уже крепко спали.

Спала тяжким сном убитая горем невестка, спали, разметавшись от жары, мальчишки, так похожие на отца.

Долго не ложилась Мария. Сидела на кухне под плетеным абажуром, теребила бахрому вытертой плюшевой скатерти. Думала, чем горю помочь. А наутро позвонила сыну. Ничего не сказала, только велела прийти в назначенный час. А где он провел эту ночь — про то не спрашивала. И невестке позвонила. И ее просила прийти в это же время.

Наверное, лампочка могла бы загореться от напряжения, которое стояло в комнате Марии, когда все приглашенные собрались. На сына мать старалась не смотреть. Как говорится, шел молодец на удалыя дела, так и ответу не бойся.

Глянула с тревогой на невестку. Ага, причесалась, платье на ней аккуратненькое, это хорошо. Правда, круги под глазами залегли и кольцо обручальное не надела, но это ничего, это, думается, поправимо.

И объявила Мария свою волю. Поедем, мол, милые детки, сейчас к нотариусу, я завещание писать буду. Дело такое, что не возразишь. Супруги между собой даже не переглянулись, держатся особняком.

А тут и такси под окнами просигналило, телефон Марии на столе загудел-заерзал. Пора на выход!

— Хочу, — твердо и ровно сказал Мария нотариусу, — квартиру свою на невестку переписать, — и документы на стол шлепнула.

Все, включая нотариуса, оцепенели. Слыханное ли дело, собственную квартиру отдать невестке, а не родному сыну! Да еще при жизни!

— Любочка, подойди, будем оформлять, — сказала ласково невестке и взяла ее за руку. На сына не смотрела.

И все. Дело было сделано.

Дальше тоже интересно. Максим как-то подавил в себе чувство, вспыхнувшее вдруг к товарищу по работе, одинокой скучающей женщине, да и вернулся в семью.

Трудно им пришлось. Ох, как трудно. Ведь было предательство, было! Но Мария неустанно молилась за детей, а Господь врачевал нанесенные раны. И покатилась жизнь дальше. Сыновья, слава Богу, подрастали. Люба работала медсестрой. Летом все вместе ездили в отпуск. Максим учил сыновей нырять с аквалангом. В общем, все как у людей. Так прошло лет десять-двенадцать.

А потом Максим погиб. Задохнулся в гараже, где по-прежнему проводил много времени, от выхлопных газов.

Люба пришла к свекрови в ясный морозный, звонкий день. Не хотела по телефону. И свекровь вышла к ней веселая, ясная, седые волосы ореолом сияют вокруг доброго лица. В руках — книга, которую она только что читала. «Да ты послушай-ка, послушай, что тут написано, как Ангелы слушают людей, как они нам помогают!» И хотела было зачитать, но остановилась вдруг, взглянула внимательно и тревожно на невестку и спросила тихо: «Что?..»

Закрыла лицо морщинистыми руками, опустилась бессильно на стул, сухонькие плечи затряслись от рыданий. Отплакав, вытерла лицо фартуком, перекрестилась и сказала неожиданно твердо: «Господи, слава Тебе. Ты знаешь, что творишь…»

Усопшего похоронили. Мария, навеки уже облачившись в черное, читала по нему Псалтирь, как и положено, все сорок дней. А потом рухнула, как могучий дуб после бури. Ее парализовало. И Люба забрала ее к себе и ухаживала, как за малым ребенком. Чуть больше полугода пролежала Мария в доме невестки и, как пишут в житиях, мирно отошла ко Господу.

Ну да, деревянная такая веранда, просторная, с фигурными балясинами, со скрипучими досками медового цвета, по которым так приятно ходить босиком, со ступеньками в сад. Такую Вера Кудашкина видела в кино. Там был еще низенький невзрачный дом, так себе дом, слова доброго не стоит, и к нему пристроена эта самая веранда. А на ней, значит, столик, покрытый вышитой скатертью. Цветы в прозрачной вазе на ветру чуть колышутся… И даже, представьте, качели на крепких цепях. За верандой перед домом раскинулась изумрудная лужайка. И все вглядывалась и вглядывалась в зеленеющие дали влюбленная киногероиня, все ждала, не покажется ли всадник с мужественным и красивым лицом, запыленный, усталый, но такой долгожданный и выстраданный…

Да и ладно бы с этим всадником, не нужен он Вере Кудашкиной. Но вот веранда… Уютная эта веранда поразила пятидесятилетнюю женщину в самое сердце.

Вера жила одна. Квартира у нее маленькая, малосемейка, полученная еще в те времена, когда приехала Вера молодым специалистом в южный этот захудалый городишко. Центр его был неплох: старинные здания театра, банка, офицерского собрания. Но во все стороны от него вкривь и вкось тянулись одноэтажные пыльные улочки с кое-как прилепленными друг к другу домами. Речушка через город протекала, медленная, почти стоячая, закисшая. Ее потом в гранитные берега одели. Так она еще больше закисать стала — не по Сеньке шапка, как говаривала бабушка. Словом, город Вере Кудашкиной не понравился. Но была она молода. Были у нее туфельки польские, рыжие такие, нарядные. Платье синее с мелкими клетчатыми вставками — жить можно. В театры стала ходить, в кино. Когда-то и на танцы. А тут еще, поживши в общежитии полгода всего, получила Вера эту самую малосемейку — дом как раз сдавался. Радости было!.. Подруги завидовали: надо же, свезло! Приезжали с ночевкой из жалких своих съемных времянок, чтобы помыться в новенькой, пусть и сидячей, ванне, бельишко постирать, на батареях просушить. Поначалу Вера даже рада была подругам: все ж не одна. А после надоели и белье чужое на батареях, и разговоры пустые за полночь — все об ухажерах да о замужестве.