Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Для красного словца он удлинил путь километра на два — на три.

Пани Блажейова обрадовалась. Вместо вод моря и озера ей припомнилась Милоховская долина, дорога, речка, леса, снежные дали, Длинный горб, белый, покрытый снегом гребень. Хорошо, что все уже позади, думала она, слушая Шебеня.

Так закончить праздники! — злился про себя ее муж Блажей, сверкнул на Шебеня черными глазами, потом уставился на стол. Глаза его перебежали со скатерти на тарелочку, разрисованную тонкими линиями странных, скорее просто выдуманных, чем экзотических, цветов.

Пани Блажейова осторожно водила руками по скатерти, коснулась пальцами тарелочки и собралась что-то сказать Шебеню. Но не знала, что сказать, как бы его остановить. Ладно, пусть выговорится! — подумала она потом, хотя и опасалась, что муж разозлится. Ей виделись деревня Милохова, снега на краю долины, покрытые снегом ельники, гребень и Длинный горб. Она вдруг покраснела. Вспомнился тогдашний коллега по политучебе в милоховском замке. Фамилия его ей не нравилась, такая странная фамилия — Ян Стерян, но… Она еще больше покраснела, ее кинуло в жар. Вспомнилось, как она поскользнулась на обмерзших скалах на Длинном горбу, на самом гребне, как падала, цепляясь за камни. Руками осторожно отодвинула тарелочку от края стола. Стерян оставил ее лежащую на снегу, закрыл чем мог, убежал и сделал, что было нужно.

— Ну и порядочки там были! — сказал Шебень.

Пани Блажейова улыбнулась. Может, и сейчас такие же.

— В долине турбаза, — рассказывал Шебень, — но туристов тогда не было. Турбаза-то никудышная. Добираться к ней надо пешком — кто же потащится? Охотников не больно много… К тому же там тесновато, не проведешь ни собрания, ни политучебы, ни совещания, ничего. Все устраивают в деревне, в старом замке. А когда нет туристов, заведующий спускается домой за товаром, снаряжением, продовольствием и тащит наверх на собственном горбу. Ну, скоро все переменится, построят канатную дорогу, шоссе, тогда можно будет доехать туда на машине… — Шебень повернулся к Блажею. — Вас я не запомнил, — сказал он ему, — но вы поступили правильно, умно, что оставили супругу лежать на снегу там, под Длинным горбом, прикрыли ее курткой, свитером, рубашкой и рванули вниз, к турбазе. Турбаза, конечно, под замком… Говорят, заведующий спрашивал вас.

— Спрашивал, — кивнула пани Блажейова.

Лицо Блажея с темнеющим, гладко выбритым подбородком вспыхнуло. Его душила злоба.

— Говорят, он вас спрашивал, когда вы уходили в горы, нужно ли ему вернуться на турбазу, но вы не захотели. Мол, ни в коем случае. Мол, зачем? — Шебень повернулся к Блажею. — Вы правильно сделали, что оторвали ставню, вышибли ногой окно, влезли внутрь и позвонили заведующему в Милохову. Я как раз был у него, мы возились со свиньей, и он, Феро, заведующий турбазой, сказал мне: «Матей, дела плохи». — «Что за дела, — говорю, — где?» — «Наверху, в долине. Надо туда немедля!» Ну, пока Феро рассказывал, что наверху, в долине, случилось, мы сняли фартуки, сказали то, се, отдали, как говорится, распоряжения, что делать со свиньей. Снегу было много, перед рождеством выпал, но по такому снегу ни на лыжах, ни на лошади не проехать — хотя наверху он уже затвердел и мог выдержать. Вот я и подумал, пока мы туда доберемся, из той бабы — извините, пани Блажейова! — из той бабы дух вон, притащим на санях покойницу, разве что новые спасательные сани испробуем. Ну, значит, пошли. Иной раз, когда человека что-то гонит, в нем словно какой самогон залит, горючее то есть. Вот и мы вместо обычных шести часов с хвостиком, а то и семи протопали меньше двух. А там лежали вы, пани Блажейова… «Дышит!» — обрадовался Феро. «Правда, дышит, и то слава богу!» И вот вы здесь, пани Блажейова, я очень рад, вы хорошо выглядите — и я могу спокойно идти восвояси.

Стана Блажейова дрожала. Никто по ней ничего не заметил, хотя в комнате было еще семь человек и все могли видеть, что она бледнеет и краснеет, а руки у нее беспомощно лежат на столе около тарелочки с начатым куском ветчины, но никто не заметил, что она дрожит всем телом. Она вдруг перестала беспокоиться о том, как бы не рассердился муж, в ней загорелась радость. Все уже позади, и его гнев, и злоба, он примирился, но он не должен примириться, нет! Хорошо, что явился сюда этот пан Самогон! Хорошо, что она сказала тогда мужу правду, что не жалела его, ведь он-то ее до этого тоже не пожалел.

Литра доброго самогона хватило ненадолго. Пили восемь человек, и выпили все.

Пора принести вино, решил Блажей, поднялся и вышел.

— Да, вот как это было! — сказал Матей Шебень.

— Янко, прошу тебя, — сказала пани Блажейова мужу, ища его глазами, лицом и даже руками на столе. — Пожалуйста, принеси вина!

Шебень изумленно посмотрел на нее, что это она говорит, ведь Блажей уже вышел.

— Как там сейчас, пан…? Извините, я все забываю ваше имя!

— Шебень, Матей… Где, прошу прощенья?

— Там у вас, в Милоховой. И наверху, в долине? — Она повернула к нему лицо, но как-то неуверенно.

Шебень тоже почувствовал неуверенность и страх, почему она смотрит на него лицом, а не глазами. Глаза бегают, не смотрят… Тогда у него не было времени рассмотреть ее, она лежала вся разбитая, он с заведующим Феро положил ее на сани, и они заторопились. Санитарная машина уже ждала ее в Милоховой. Страшно подумать, как она падала с обмерзших, заснеженных скал, оттуда из-под гребня у Длинного горба.

— У нас? — переспросил Шебень в замешательстве и стал рассказывать пани Блажейовой, глядя в ее беспокойные глаза: — Туда, ну, наверх, пройдет широкая дорога, в долине будет полно машин, мотоциклов, автобусов, будет там и канатная дорога, внизу уже построили два дома отдыха, много дач, знаете, в Милоховой поставили такие уютные домики, можете приехать туда отдохнуть, готовить будете сами, все там есть, даже мышей навалом, ведь там, где люди, там и мыши. Когда я был пацаном, ничего этого не было, даже турбазы под Длинным горбом. Правда, было куда как тише. Сейчас машины, тракторы, строительство.

— А снег есть?

— На Длинном горбу, — ответил Шебень, глядя в неуверенные, беспокойные глаза. — Пока еще немного.

Вернулся Блажей, принес вино, поднос с рюмками.

Жена обернулась на звон стекла. Этот звон будто закончил разговор… подумала она.

Комната притихла, из люстры лился яркий свет, он тихо и колюче отражался в приборах из нержавеющей стали, в стекле и фарфоре, на елке резко светились электрические свечки, а в соседней комнате дети Блажея, шестнадцатилетняя Бела и одиннадцатилетний Мило, и трое детей двух супружеских пар, щелкая переключателем телевизора, смотрели сначала, что передает Братислава, потом — Вена. В телевизоре, пока его не приглушили, визжала музыка и временами гундосил голос. Бела, долговязая девица с длинными волосами, выкрашенными в соломенный цвет, зашла взять из-под елки книгу. Давно у нас не собиралось столько чокнутых болванов, подумала она и ушла на кухню читать.