Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

— Это еще зачем?

Она прикусила нижнюю губу.

Шебень вышел в переднюю, надел зимнее пальто, вернулся и протянул руку пани Блажейовой. Не протянул, схватил ее руку, нелепо торчащую над столом. Левой рукой он косо нахлобучил на черные, блестящие волосы коричневую шляпу, из-под которой выбилась кудрявая прядь.

— Пан Блажей, — сказал Шебень медленно, осторожно, чтобы не запутаться в словах, — вы умный человек… Мужик что надо, мужчина на своем месте… Там, в Милоховской долине, вы, наверно, только крикнули — и ставня отлетела, окно вывалилось. Если бы вы добавили еще немножко газу, вся т-турбаза взлетела бы на воздух! Хорошо, что вы вовремя сдержались… Но не забывайте — это из-за вас супруга лишилась зрения, только из-за вас… — Шебень отпустил руку пани Блажейовой. Не попрощавшись больше ни с кем, хлопнул входной дверью.

Ужин кончился, гости разошлись, ушли обе супружеские пары, ушла и Таня Гавелкова, подруга Станы. А еще через полчаса Блажей вышел из жарко натопленного корпуса 4 «Б» на прогулку с женой. Он вел ее молча по сырому, отяжелевшему от тумана воздуху. Может быть, она не знает, думал он, почему он всегда молчал и молчит, почему сегодня взорвался, может, хочет, чтобы он молчал и дальше… Кто знает, чего она хочет. С самого того дня, когда Стана потеряла зрение, она не сказала ему об этом ни слова.

— Жаль, что ты прогнал этого пана Самогона.

— Он интриган какой-то!

— Ну что ты!

— Точно.

— Почему? Потому что он помог меня спасти? Нет, Янко, он просто не умеет притворяться, я бы сказала, не умеет приноравливаться… А то, что он рассказывал про свою свояченицу и про этих детей, это у меня прямо стоит перед глазами. Думаешь, сегодня уже нет дураков? А куда мы идем? Какая это улица?

Блажей окинул взглядом узкую, затуманенную, мрачную улицу, вдоль которой кое-где блестели лужи.

— Эта?

— Да!

— Сейчас мы проходим мимо «Тузекса» [9] «Тузекс» — торговая фирма, где товары продаются на иностранную валюту. .

— Витрины освещены?

— Да.

— И что в них?

— Ну, Станка, как в каждом «Тузексе» — бутылки, консервы, разные товары…

— Послушай, Янко, прошу тебя, не мирись молча с моим состоянием! Не запрещай Беле водить подруг, друзей, они будут мне рассказывать, и, если есть какая-то возможность, пусть приходят люди, которые повидали свет. Ты ведь тоже повидал немало, но ничего не хочешь рассказать.

Блажей вел жену Стану по еще более темной улице.

— Здесь витрины, магазины — а почему нет людей? Почему я их не слышу?

— Сейчас ведь праздник — люди уже растратили деньги, незачем им глазеть на витрины. Знаешь ведь, праздничные товары кажутся после праздников такими ненужными.

— Правда. Янко, после Нового года напиши Шебеню, чтобы он не сердился. Матей Шебень, Милохова. Письмо его найдет. И насчет его свояченицы тоже надо что-то сделать! Знаешь, я просто это вижу, тут что-то не так… Надо бы разобраться… И пусть пан Самогон опять когда-нибудь навестит нас.

Блажей ничего не ответил. Он водил Стану по темным, пустынным улицам, рассказывал ей, какие ткани выставлены в витринах, какие платья, какое белье, какая косметика, какие книги, и, когда они вернулись назад, в свой жарко натопленный дом, и сели к телевизору, он впервые за все это время начал ей рассказывать, что показывают на экране, как выглядит эстрада, что там такое. Рассказывал покорно, спокойным голосом, глаза у него поблескивали в сером отсвете экрана, а из головы все не шел рассказ Шебеня: если шести-семичасовой путь можно теми же ногами одолеть и в два часа, значит, можно преодолеть и это, но что скажут Бела и Мило, если он вот так будет рассказывать, что на экране, вернее, чего там нет. Если он будет все время вот так улучшать программу?.. Придется купить еще один телевизор!

Перевод Н. Замошкиной.

Мико, Бадаки и Блажеи из корпуса 4 «Б», что на Смарагдовой улице в Братиславе, уже отпраздновали рождество и Новый год и вместе с остальными жильцами, более или менее успешно воюя с гриппом, пробивались сквозь короткую, но противную зиму, сырую, канительную и нудную. Кое-кто из соседей шепотом и вслух сватал Йозефа Мико, вдовца на пенсии, вдове на пенсии Бадаковой, хотя ни у Бадаковой, ни у Мико ничего такого и в мыслях не было. Обоих занимали совсем другие проблемы. Бадакова оберегала тихие радости и тихое счастье сына Милана, дипломированного философа, и была полна решимости до самой своей смерти стоять на страже и не позволить никому их нарушить. Вот разве если у Милана родится младенец, что и ожидалось вскорости — ах, зачем это молодежь женится так рано? И сразу заводит детей, и сразу у них заботы! Неужели в стольких школах ученые профессора не объяснили ему, что ребенок приносит одни заботы? Ну а Мико, если не дулся в котельной с истопником Тадланеком в карты, интересовался только тем, какие новые жильцы набились в их дом — и когда успели? Откуда они да что за люди…

В корпус 4 «Б» вселилась новая семья. На дверь приколотили табличку: КЛЕМЕНТ ВИКА, и ничего больше.

Йозефа Мико это слегка обеспокоило, ему любопытно было бы узнать, кто они такие, но дверь с табличкой была непроницаемой. Ясное дело, не раз размышлял Мико в парадном, затоптанном снегом, водой, грязью, сажей, солью, никто из них не мог вырвать из стены выключатель. Нет… Тогда их здесь еще не было. Живет этот Вика с мальчиком и девочкой, приходит к ним еще какая-то пани, на жену не похожа. Жена бы выглядела иначе…

— Папа! — сказал восьмилетний сын Вики. — Папа, послушай, что я скажу!

— Говори, Ферко.

— У меня есть друг!

— Хороший?

— Хороший! Хочет к нам прийти!

— Вот и приводи его сегодня! — сказал сыну отец, Клемент Вика. Конечно, это очень важно иметь друга, надо бы проследить, с кем общается мальчишка, подумал он про себя, и тут же забыл об этом. (Заведующий большим магазином — работа, обязанности, связи, — вот он и забыл.)

Через несколько дней снова застал Ферко в одиночестве, мальчик стоял на улице, подпирая стену. Поэтому вечером отец снова напомнил ему:

— Да найди ты себе друга! Ну что ты все один да один! Приведи его к нам! Смотрите вместе! — Вика подразумевал телевизор.

Ферко пообещал, ладно, мол, обрадовался, и вечером, когда он сидел у телевизора и смотрел передачи, темные глаза его светились.

Вика ушел к Любе. Погода была хорошая. Свидание превратилось в долгую ночную прогулку, и после они еще посидели в темном баре: кофе, немного вина, пепельница с двумя сигаретами. Они беспрестанно курили, и сигареты превращались в ленточки дыма. За столиками, кроме них, сидело несколько пар, когда играл оркестр или ансамбль, они танцевали на стеклянном круге, светящемся пестрым калейдоскопом треугольников и разных других фигур зеленого, красного, белого и кто знает, какого еще цвета; разноцветные пятна ложились на ботинки, на брюки и на ноги танцующих, а головы и лица их плавали в темноте. Они тоже танцевали, на них тоже падали цветные пятна, и головы их плавали в темноте, как и у остальных. Люди не любят особенно отличаться от других, и вот они вели себя, как все, и им было хорошо. Вика, правда, немного опасался, не слишком ли освещены Любины ноги. Они у нее красивые, думал он, как бы кто глаз не кинул… Голова в темноте — это хорошо, и пусть бы так длилось подольше или было всегда, но вино есть вино, а так кто его знает… Капля за каплей — даже воды! — долбит и камень, когда-то этой премудростью терзал их в школе усатый очкарик учитель; и, если уж человек вливает в себя не воду, а вино, голова идет кругом, все плывет и ты не в состоянии управлять ею, ведь нет ни вожжей, ни баранки, ни руля, ни рычага — тут Вике, вспомнился один давний случай, тогда он стоил ему покоя в семье и дома, нескольких метров нервных клеток и в конечном счете жены. Ну, не только это, было еще много чего…