Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

— Видите ли, товарищ маэстро, — сказал Мацина, весь бледный, серый, пепельный, — человеческая натура прелюбопытна. Ничего не поделаешь. Да, это любопытная штука! Человек выдержит, выстоит, если кто-то есть рядом, а ежели никого, о!.. Данушка тогда была для меня именно таким существом — ребенком, любящим свою недостойную мать.

— Из Данушки стала Данка, — сказал художник, — а потом, когда выросла, Дана…

— И сентиментальность как рукой сняло.

— Да…

— Знаете, сентиментальность прекрасна, хороша, а может, даже полезна, но долго не должна продолжаться. Когда ее много, о!.. Со временем она становится плаксивой, водянистой. Данушка, стало быть, выросла. Теперь она врач, а халат — где только он не валялся, куда его не швыряли, и вот, товарищ маэстро, я заворачиваю в него Данаю. Не хочу ее вешать на стену, не то еще скажут, что я идолопоклонник дукатов…

Художник улыбнулся, он искал подходящее слово и наконец нашел:

— Псевдоклассицизм это, ужасная, знаете ли… — Он указал на картину.

— Да, выдающаяся картина!

— Буржуазный вкус, знаете ли, ужасная…

— Да, — сказал Мацина, — знаменитая картина!

— Ужасная безвкусица!

— Не… необычайная!

Художник вытаращил глаза.

— Эти дукаты так и сыплются…

— А что должно сыпаться? Циркуляры? Если бы циркуляры, Даная не распростерлась бы так соблазнительно, и глаза бы у нее так не сияли.

Художник рассмеялся. Ну и дурак этот Мацина, подумал он, но смех застыл у него на лице, когда он услышал, как Мацина сказал: хорошо бы на Данушку, то бишь Данаю, и на этот халат найти покупателя, да чтоб был он обязательно стопроцентный балбес, наделенный еще и натурой человеческой, — ведь как произведение искусства, он понимает это отлично, ваховская Даная гроша ломаного не стоит. Данаю, вот с такими дукатами, многие уже писали.

— Что ж, попробую возьму, — сказал художник, — возьму ее вместе с халатом — ко мне в мастерскую захаживают иной раз и ослы, кой у кого и деньга водится, золотой дождь их орошает.

— Чудесно, товарищ маэстро! — почти вскричал Мацина. — Так я и думал. У вас наверняка покупатель найдется, а у меня Даная напрасно бы ждала своего остолопа, навряд ли дождется.

— У меня дождется, — сказал художник, — если сыщется остолоп, наделенный истинной, как встарь, натурой человеческой…

Художник и Мацина завернули Данаю в сатиновый халат, потом в бумагу, обвязали крепким шпагатом, и художник ушел. Неторопливые шаги его долго еще звучали из глубин лестницы.

Хозяин дома Мацина прошел от входных дверей в комнату, к секретеру, взял стопку писем — лишь одно из них было раскрыто — сел, где-то проглядел его, где-то прочитал. Бедняжка пани Матушевичова… Человеческая натура и впрямь любопытна… Янчуш, да Янчуш…

До чего чудно́й месяц этот июль! — роптал Янчуш два года назад, но, правда, только про себя. То жара — задохнуться можно, то холод — того и гляди кондрашка хватит, а тут еще это вдобавок! Вот оно! Разноси тут платежки, а кто помоложе — все гоняются за отпусками, за байдарками, за палатками. Никто тебе не поможет. «Явы», «спартаки» — нынче летом ими точно земля изверглась! И бог знает чем еще! И этот «лог» у Штефковичей тоже завел себе «спартака». И где только деньги берет? Хотя им-то дают, этим «логам»-олухам… Янчуш и впрямь был всерьез озабочен и очень спешил. Низенький (все у него укороченное, маленькое: ноги до колен и от колен, туловище, руки, шея, но против Мацины худой, вполне еще бодрый) Янчуш спешил. Он возвращался от доверенной дома 4 и нес скрученные в рулон платежки за излишки жилой площади — платежек много, в основном запасных, на случай, если кто испортит, и еще инструкции. Пришлось забежать за ними к доверенной, выслушать ее, простофилю, — молотит языком — просто ужас, — а ведь болгарская малина не ждет! Малина дорогая, отборная! Кто знает, будет ли еще, ежели так… Он, Янчуш, позабыл выключить газ, не знал, что все так затянется. Верней, даже нарочно оставил его гореть — думал, что скоро вернется.

Дома ни души, молодые подались куда-то в лес, старая в сад. А ведь как хорошо — по нескольку капель в течение года, понемножку от каждого фрукта… а уж это малиновое Made in Kapalo будет что надо — болгарская малина отборная, без червячков и сладкая. Только малиновка не дотянет до рождества. Когда оно, рождество-то? Правда, до рождества будет еще много фруктов, каких хочешь… И чего старая как раз нынче потопала в сад?

На тротуаре его чуть задержали мальчишки, они бежали в желтых майках и синих тренировочных брюках, передний нес сплющенный кожаный мяч, другой, рядом, — насос, целая футбольная команда.

На ближней улице громыхали трамваи. Эх, кабы этот грохот спалить! Если бы да кабы… Этот гул, грохот, все, говорят, можно во все превратить — так почему же из грохота не может получиться добрая сливовица? То бишь не сливовица, а какая-нибудь знатная грохотовица! Янчуш оглянулся. Промеж «спартаков», «ифов», «рено» продиралась белая санитарная машина с желтой полосой и резко визжала сиреной.

Опять чья-то жизнь в опасности, подумал низенький Янчуш и проворно вбежал в корпус 4 «Б». Визжит-то как, стерва, завывает, точно молодая невеста! И сколько этот алкоголь калечит людей!.. Дом — другое дело, только дома и можно позволить себе выпить. Оно и обходится дешевле, и не обременяет общественность — дом он и есть дом. Ох, целых пять этажей, он ведь на пятом живет, высоко-то как, а лифт этот вечно ломается, новый не мешало бы сделать! Таким, как он, на первом этаже жить! Тут Янчуш подумал, что все одно, где ему жить, коли нужно по квартирам разносить извещения, и стал подыматься по лестнице.

Надо бы сперва домой заскочить. Шел он медленно: был низкорослый, короткий. Да к тому же в жизни уже всякое изведал, право, всякое: желчный пузырь, ревматизм, почки, дети, жена, сперва она, потом дети… и надо же ей, простофиле, как раз нынче потопать в сад! Он услышал шаги — кто-то спускался по лестнице. Нет, подумал, о повестках он даже не заикнется. Уж скажет о них, когда будет разносить по квартирам. Иначе не попасть домой до самого вечера. Вечно кто-то ходит по лестнице — оттого она такая и грязная, мерзкая. Каждому нужно выпытывать, что да как будет с этой новой квартплатой… Ну точно!

— Добрый день пану Янчушу!

— И пану Милому добрый день!

— Где быть изволили?

— Да вот, хожу с этим! — Янчуш показал бумажный рулон, свернутый из множества платежек. Пану Милому можно сказать, он свой человек. И второпях сказал доверительнее, чем хотел — ведь чем раньше скажешь, тем скорей домой попадешь. — Ах, пан Милый! — начал он шепотом. — Это новые сборы за квартиру, квартплата, пан же знает, аренда! И какая высокая, право! В газетах пишут, что всюду люди страсть сколько платят за квартиру, а у нас каково?! — Он сунул бумажный рулон под нос пану Милому — пенсионеру и бывшему проводнику. — Говорят, в Англии повысили квартплату, а у нас что же будет? Вы не знаете? Может быть, все-таки понизят?