Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

— Неужели? — спросил гость. — Такого я еще не слыхал. Двоякая листва, ха-ха! Занятно!

С улицы донесся детский пронзительный крик, сухой, пыльный.

Мацина вскочил, подбежал к телефону.

— Добрый день, да-да, пожалуйста, прошу вас! Дочки нет дома, но… но она скоро придет. — Он засмеялся. — Верно, легкое отравление никотином, да… да, о да! не смейте столько курить, а главное, в одиночестве, лучше с товарищами, на воздухе, только не дома… да, пожалуйста! Хорошо, если придете… — Он положил трубку, вернулся к гостю и продолжал: — Очень занятно! Необычайно занятно! Плющ ползет по ореху, и что главное — в нем много от натуры человеческой, а натура человеческая, о! это весьма любопытная штука. Плющ цепляется за орех, ползет по нему, там, где не видно, листья у него такие ползучие, как язык, темно-зеленое со светлыми жилками. Кажется, будто он все время высовывает много-много языков. И не знаю, может, только мне так кажется, но все эти языки, эти листья, тянутся кверху, к кроне. Орех этот, конечно, уже хиреет, вот-вот зачахнет. Странно даже, что еще жив, не высох совсем!

— Да, занятно!

— Ну, а снаружи, на виду, у него…

— Постой, Яно, я тебе еще не договорил, а должен — тороплюсь очень — ведь, собственно, потому я и пришел к тебе. — Приятель Мацины беспокойно огляделся, глаза его остановились на стопке писем. — Не забудь потом сказать, о чем хотел! Ха-ха! Так вот, понимаешь, если бы год, один только год я мог заниматься частной практикой, у меня было бы все, что хочу. Машина и прочее и прочее, об остальном я даже не говорю. Я бы обставил квартиру, мы бы с женой и детьми приоделись; это моя вторая жена, ты еще не знаком с ней, знаю, ха-ха! приведу ее как-нибудь, представлю тебе. Видишь ли, она питает некую слабость к нарядам, ну что ж, оно и понятно — женщина молодая. Мне нужен всего только год, понимаешь, прошу тебя, помоги: у тебя большая квартира, я бы к тебе захаживал, мы бы условились о времени, а пациентки нашлись бы. Ха-ха! В два счета нашлись бы. Что думаешь, что скажешь на это?

Мацина ответил только чуть погодя:

— В нашем доме, в корпусе 4 «Б», и так достаточно душно, иной раз даже слишком, но тут стало бы еще душнее, и однажды этот смрад хлынул бы наружу… — Мацина умолк, подумал: О! Выпил кислого вина, выкурил «Липу» [32] Сорт сигарет. . Ей о таких вещах и не снится, подумал он о дочери Дане. Чему училась, тому научилась, но, главное, научилась уважать людей. Сказать бы этому дуролому…

— Так что скажешь на это? Я же не хочу, не хотел бы задаром. Пойми. Уж кое-что и на твою долю перепало бы — а ты, думаю, не из тех, кто не нуждается в деньгах.

В прихожей раздался звонок.

Гость съежился в кресле, взял из Мациновых сигарет, закурил. Он боязливо озирался по квартире, глаза его снова впились в стопку писем; свежераспечатанные, они шевелились, росли. «Прошу вас, входите!» — услышал он голос Мацины.

Мацина вошел, низенький, круглый, и, суетясь, ввел в комнату Файоло, представил гостю:

— Садитесь, пан Файтак!

Файоло сел (лицо и руки белые, как молоко, привидевшееся ему во сне, темно-синие, без манжет, узкие брюки, черные мокасины, сам переломленный натрое: в шее, поясе и коленях), улыбнулся нижней губой, в отвислой нижней челюсти засветились зубы. Он лизнул вино, повернулся к Мацине.

Мацина молчал, ждал.

Молчал, ждал и гость, не понимая, почему это Мацина впустил в квартиру эдакую сломанную жердь, одна кожа да кости, мальчишку, сопляка. Что же это? Неужто Яно Мацина и этот вот молокосос?..

— Ах, да, — сказал вдруг Мацина и весело заморгал, — не забыть бы мне! Я все об этом плюще! Так вот — много в нем от натуры человеческой. Знаешь, у ствола, там, где его никто не видит — он как бы стесняется, — листья у него ползучие, с прожилками, как языки, а все, что с прожилками, мне отвратительно, о! быть может, и тебе, и другим, вот оттого-то плющ эти листья прячет, скрывает. И как! Весьма тщательно! Как ни один человек. А снаружи, где все на виду, листья у него прекрасные, округлые, без всяких прожилок, вполне презентабельные. И кажется, что он даже с радостью показывает наружные листья, ими все прикрывает, а главное то, что ползет по ореху, что высасывает его и расцветает за счет запустения в саду или парке, сам не знаю, что там, но там так одичало…

— Но ведь…

Мацина заметил, что друг его в нерешительности.

— Яно, но…

— Давай в открытую, Мишко, — сказал Мацина, легонько улыбнувшись прикрытыми глазами. — Это пан Файтак, наш добрый друг. Не бойся ничего.

— Посоветуй же мне! — сказал Мацинов гость. — Ты все толкуешь свое. Знаю, никуда не ходишь, только и выбираешься, что на стройки, мало-помалу все будет для тебя интересным, удивительным, новым. Ты отстал от жизни, ты уже не живешь… Ха-ха! Ну как, поладим с тобой? Не надолго. Так, только на время… Я потихоньку подыскал бы кого-то еще. Долго на одном месте не стоит… Да и года мне бы хватило, больше не надо, всего один год, а пока, если позволишь, я бы спрятал у тебя кой-какие вещицы… Всего только год, ну… — Он оглянулся на бледного Файоло.

Файоло безучастно водил усталыми черными глазами по комнате, по пустым стенам, глаза его задержались на стопке писем. Елки-моталки! Ну и гора! Он облизал стакан.

— Только год? — Мацина кивнул на Файоло: — Легкое отравление никотином. Мишко, ты что скажешь?

— Я жду, что скажешь ты…

— Я о пане Файтаке, — уточнил Мацина, — думаю, легкое отравление никотином…

— Выспаться нужно, — посоветовал Мацинов друг, — и не курить в таком юном возрасте, и особенно чужие сигареты… Так, стало быть, всего год, этого бы хватило. Один год! Потом у меня будут деньги, а у кого они есть…

— Гм! О!

— У кого они есть…

— А нашлось бы у тебя время?..

— Ну конечно, нашлось бы.

— Я не это имею в виду, — сказал Мацина и задумался. — Я о другом…

— А о чем?

— Ну, чтобы ты… не знаю, как лучше тебе объяснить, как посоветовать.

— Скажи, Яно, вместе уж что-нибудь придумаем. — Гость понизил голос, поглядел на Файоло. — Ведь и ты мог бы мне в этом помочь. Пойми же наконец! Ты, говорят, продаешь картины…

— Я уже все распродал, и, если позволишь, то были мои картины…

— Ну, Яно, у меня картин нет, у меня, если позволишь, знания!

— Гм! О!

— И знания эти — мои!

— Да, но…

— Ну так как? Столкуемся наконец?

Мацинов друг опять недоверчиво покосился на бледного Файоло, заглядевшегося на стопку писем.

Мацина встал, подошел к секретеру и обеими руками подал Файоло письма:

— Вот, прочтите это! О, да! Их стоит прочитать. Все это материалы о натуре человеческой! — Он поглядел на ветхое, просиженное кресло, прошел к окну, пощупал горячий радиатор — хотел отогнать короткий сомнолентный приступ. Затем посмотрел в окно — двое мальчишек бросали в собаку камушки, молодая мама шла с принаряженным сыночком, толстяк катил перед собой синюю железную тачку на велосипедных колесах, девочка воевала с большим велосипедом. Уже скоро стемнеет, подумал он, еще одним днем меньше… Чего только не случалось, подумал он о себе, но выгнать кого-нибудь вон, знакомого, друга, товарища… да, это… о! Может, еще подождать, послушать его? Но плющ этот, плющ… Он повернулся от окна к гостю. Посмотрел на Файоло, увидел, как тот уткнулся своим бледным лицом и черными глазами в письмо. — Когда дело касается времени, — сказал Мацина, — это очень серьезно. О времени, Мишо, идет речь! Не знаю, что бы тебе посоветовать, но я хотел бы знать, будет ли у тебя достаточно времени — как у плюща! — прикрыться сверху красивыми округлыми листьями, эдакими без прожилок, видными собой, чтоб люди не замечали, как внутри ты ползешь, облизываешь…