Чжан Мэн-лян - Годы бедствий

Уже после полудня Сяо-ма почувствовал, что немного утолил свой голод, и тогда двинулся дальше в путь.

При выходе из деревни Сяо-ма нашел выброшенные старые опорки; он подобрал их, надел на ноги и крепко привязал. Снег искрился под яркими лучами солнца. Сяо-ма шел по усеянной ямами проселочной дороге, холодный ветер бросал ему в лицо острые иглы снега и пробирал мальчика до мозга костей. Внезапно стемнело — начался буран. Нигде не было видно ни деревни, ни кумирни, ни птицы, ни зайца. Сильный ветер не давал дышать. Сяо-ма весь дрожал. Наконец он почувствовал, что дальше не может сделать ни шагу. Ноги и руки его одеревенели, он совсем уже ничего не понимал и замертво повалился на занесенную снегом дорогу. Ветер медленно заметал его снегом, и на дороге рос снежный сугроб.

В это время на дороге появилась телега, запряженная белой лошадью. Правил телегой, старый возница по имени Ван Хай-мин. Он был батраком у одного помещика в южной части уезда Цзинхай и сейчас возвращался из Тяньцзиня, куда его посылал хозяин продавать капусту. Метель застала его в дороге.

Неожиданно Ван увидел, что путь преградил какой-то сугроб. Большой жизненный опыт подсказал ему, что это не иначе, как засыпанный снегом человек. Он остановил лошадь, соскочил с телеги и нагнулся над сугробом: действительно, человек — из сугроба торчала нога. Тогда старик разгреб снег, всмотрелся и вскрикнул:

— Ай-яй-яй! Да никак это ребенок!

Он рукой смахнул снег с губ мальчика и приложил руку к сердцу — оно еще медленно билось. Тогда старик облегченно вздохнул, успокоился, снял с себя рваный ватный халат, завернул в него мальчика и положил его на телегу, прикрыв еще сверху брезентом, которым раньше была накрыта капуста.

«Нужно выходить бедного мальчика!» — эта мысль не давала старику покоя. Он взобрался на телегу и, взяв мальчика на руки, крепко прижал его к своей груди. Телега, поскрипывая, покатилась дальше.

Толчки телеги и тепло постепенно вернули Сяо-ма сознание. Он открыл глаза и увидел, что его прижимает к груди какой-то незнакомый старик. Сяо-ма вспомнил, как когда-то его обнимали отец и мать. И у мальчика сразу появилось какое-то неизъяснимое чувство благодарности к этому старику, который держал его на коленях. Он заплакал от избытка чувств, освободил руки, крепко обнял старика и, захлебываясь, проговорил:

— Папа!..

Старик своей шершавой старческой рукой погладил мальчика по голове:

— Как тебя зовут?

— Сяо-ма.

— Как же твои родители позволили тебе выйти в такую холодину?

— Нет у меня родителей, я один… — печально ответил Сяо-ма. — Я иду в Цзинхай искать своего дядю. Дороги я не знаю, денег у меня нет ни на езду, ни на пищу. Живу только на подаяние. Если бы не ты, отец…

— Эх, дитя! Оба мы одинаковые горемыки. Я довезу тебя в Цзинхай.

— Отец, с тех пор как умерли мои родители, я много горя хлебнул в исправительном доме. И никогда я не встречал человека, который бы так ласково отнесся ко мне, как ты. Я теперь буду тебя всегда так называть — отец. Можно?

Оба — и старик и мальчик — предались горестным воспоминаниям. Сяо-ма думал о своих врагах, о невзгодах, выпавших на его долю. Старый Ван тоже вспомнил свою горькую жизнь.

Теперь у Сяо-ма появилась надежная опора в пути. В ночлежках старина Ван укладывал Сяо-ма на самое теплое место кана, кормил его тем же, что и сам ел, — словом, обращался с ним, как с родным сыном. Такое счастье и во сне не могло присниться Сяо-ма. Они рассказывали друг другу о своей жизни, говорили друг другу задушевные слова, сочувствовали друг другу и успокаивали друг друга.

Когда через три дня они подъехали к городским воротам Цзинхая и надо было расставаться, у обоих защемило сердце. Сяо-ма соскочил с телеги на землю и низко поклонился старику Вану:

— Отец, когда я рассчитаюсь со своими врагами, мы с тобой обязательно встретимся!

Старик Ван посмотрел на Сяо-ма, улыбнулся и кивнул головой. Затем он щелкнул бичом, и телега покатила дальше на юг.

Сяо-ма смотрел вслед телеге и махал рукой, пока она не скрылась из виду.

Уже стемнело, красный диск солнца скрылся на западе. Было время ужина. Сяо-ма в сумерках шел по заснеженной дороге и думал: «Где-то теперь дядя? Жив ли, или, может, его убили японские солдаты? А тетушка Чжао, дядюшка Го У, Да-бао, Сяо-ню? Живы ли они? А вдруг Душегуб и Чжао Лю сейчас в деревне; ведь они схватят меня, и тогда моя песенка спета!» Эта мысль испугала его, и он решил, прежде чем входить в деревню, разузнать обо всем у кого-нибудь из знакомых.

Приблизившись к восточным воротам города, он от неожиданности вздрогнул: стоявший здесь раньше большой храм был разрушен, городская стена пробита снарядами. У городских ворот теперь стояли не «серые крысы» [53], а японские солдаты, рядом с ними виднелось несколько одетых в японскую форму китайцев — они особенно свирепо обращались с проходящими. По обе стороны ворот большими белыми иероглифами были выведены надписи: «Да здравствует дружба Китая и Японии!» и «Боритесь с коммунистами — помогайте поддерживать общественный порядок!» Вокруг было множество засыпанных снегом воронок от бомб и снарядов. Одичавшие собаки бродили около трупов жителей города.

Эта картина напомнила Сяо-ма то, что рассказывал дядя Лао Хэй об оккупированной Корее, и снова наполнила его сердце гневом. В это время в город возвращалась группа детей, ходивших собирать в поле топливо. Худые, измученные, они несли в корзинках обгоревшие щепки, какие-то обломки. Некоторые несли в руках снятые с убитых ботинки. У Сяо-ма не было «удостоверения о благонадежности», и, затесавшись в толпу ребятишек, он вместе с ними прошел в город.

На улицах валялись кирпичи, обломки черепицы, то тут, то там темнели ямы. Сяо-ма шел на запад самыми узкими и темными переулками. Нигде не было видно людей; не было слышно обычного кудахтанья кур. Цзинхай раньше, до японцев, был красивым торговым городом с речной пристанью. Теперь же он словно вымер, только на стенах белели лозунги: «Да здравствует дружба Китая и Японии!» и «Приветствуем японскую императорскую армию!» Сяо-ма становился все мрачнее. Он пошел к мосту. Но что это? Большого, широкого деревянного моста не было! Только посредине реки сиротливо торчали быки. Сяо-ма вышел к реке, нашел место, где лед был покрепче, и перешел на другую сторону. На этом берегу Сяо-ма часто пас лошадей, косил траву, помогал Фэн-цзе полоскать белье. Летом, лежа в густой траве, он слушал здесь пение иволги и вдыхал дурманящие запахи трав. Он любил наблюдать за полетом мотыльков над рекой, за играющей в воде рыбой… А теперь от этого ничего не осталось! На глаза ему попадались только воронки от бомб, кости погибших, зола пепелищ, пустыри. И слышал он только выстрелы, завывание собак, шум ветра да крик совы…