Чжан Мэн-лян - Годы бедствий

— Эх ты! — сердито зашептал Сяо-ма, посадил мальчика на днище и приказал Сяо-ню: — Крепко держи мальчишку! — А сам быстро погнал лодку по реке. Сердце его учащенно билось, и только холодный встречный ветер немного остудил его разгоряченное лицо.

У баочжана и его жены от страха душа ушла в пятки. Они всю ночь не двинулись с места. Когда потухла коптилка, они не посмели даже пойти и долить в нее масла. Только когда уже рассвело и на улице послышался скрип телег, оба они в один голос зарыдали. Утром Ван Хао-шань не стал даже завтракать, а прямо отправился за реку к Душегубу. Он ни о чем не решился ему рассказывать, так как боялся, что тот в гневе может не отпустить заложников, и тогда Восьмая армия убьет его сына. Ему ничего не оставалось, как пригласить Душегуба и японского офицера на свои деньги в ресторан и, кроме того, вручить каждому по тысяче юаней за освобождение заложников. Он такого убытка сердце его разрывалось, но другого выхода не было. На следующий день после обеда все заложники были освобождены.

Сяо-ма и Сяо-ню держали мальчика все время с завязанными глазами в лодке. Они не приставали к берегу, а плавали посередине урочища. Сяо-ню каждый день плавал к берегу и доставал что-нибудь поесть. О случившемся они никому не сказали ни слова. Узнав на второй день вечером об освобождении заложников, Сяо-ма глубокой ночью отвез мальчика обратно в Юйтяньчжуан.

Получив обратно своего сына, Ван Хао-шань на следующий день со всей семьей переехал в город. Он никому не посмел рассказать о случившемся и только в душе переживал потерю денег.

Сяо-ма через несколько дней тайком позвал к себе в лодку дядюшку Го У и вручил ему пачку денег. Когда Сяо-ма все рассказал старику, тот, радуясь и удивляясь, сказал Сяо-ма:

— Да ты смелее, чем любой разбойник! Вот это номер!

— Раздай деньги, — сказал Сяо-ма. — Только не проговорись, как ты их получил!

Дядюшка Го У взял деньги, но больше месяца боялся раздавать их. Затем, видя, что Ван Хао-шань даже не упоминает об этом случае, а только ходит мрачнее тучи, он постепенно роздал деньги односельчанам.

После налета карательной экспедиции деревня Люцзябао превратилась в мрачное серое пепелище.

Полицейские арестовали многих крестьян и заставили их отремонтировать сторожевую башню, в которой разместилось отделение полицейских. Они ежедневно в окрестных деревнях забирали рис и овощи, хватали кур и свиней, грабили дома, устраивали стрельбу и всячески бесчинствовали. Особенно доставалось девушкам и молодым женщинам. Многие женщины сбривали волосы, чтобы походить на мужчин, но и это их не спасало.

От полицейских не было спасения ни днем ни ночью. И люди, стиснув зубы, проклинали в душе «желтых собак».

Постепенно полицейские сожгли все деревни в окрестностях города. Японцы и «желтые собаки» повсюду настроили сторожевые башни и опорные пункты, в которых разместилось больше тысячи японцев и различных их прислужников — «желтых собак», всяких агентов и охранников. Эти сторожевые башни и опорные пункты огромным кольцом окружали урочище Гучэнва, куда оттеснили крестьян из окрестных деревень. Они были зажаты между урочищем и Великим каналом и никуда не могли выбраться оттуда.

Жители Люцзябао разместились в том заливчике, где раньше обитал один Сяо-ма. Объединившись по четыре-пять семей, они соорудили низенькие шалаши, в которые можно было забраться только ползком и которые не спасали ни от дождя, ни от ветра.

Кормились тем, что ловили рыбу и раков. Однако торговцы сюда не приходили, и свой улов крестьяне не могли обменять на зерно. Плохо было и с огнем. Стоило разжечь костер, как японцы и полицейские тут же открывали по этому месту огонь. Поэтому частенько приходилось есть рыбу сырой. Людей мутило, но голод брал свое, и они вынуждены были с отвращением есть сырую рыбу и сырых раков.

Раны дядюшки Тянь-и зажили, но половина тела осталась парализованной. И Сяо-ма днем вместе со всеми добывал пищу, а по ночам ухаживал за дядей.

Старик чувствовал себя очень плохо, сырое ничего есть не мог, и Сяо-ма рубил траву, сушил ее, вырывал около самой воды глубокую яму, закрывал ее сверху одеждой, и в ней варил для дяди рыбу и раков. Конечно, рыба, сваренная без соли, была не очень съедобна, но все же это было лучше сырой пищи. Вскоре остальные крестьяне так же, как и Сяо-ма, начали варить для себя пищу.

Осиротевший Да-бао теперь частенько жаловался Сяо-ма на свою судьбу.

— Мы теперь все равно что птицы в клетке! — успокаивал его обычно Сяо-ма. — И крылья есть, да не полетишь! Обожди, вот пройдет это тяжелое время, и мы отомстим за все! Рано или поздно мы посчитаемся и с Душегубом и с Чжао Лю!

Дядюшка Го У и Сяо-ню, тетушка Чжао и Мин-эр целыми днями беседовали о своей горькой судьбе. И не было перед ними никакого просвета, никогда не распрямлялись их горестно сведенные брови.

Иногда они не успевали донести до своих шалашей улов, как его отбирали солдаты или полицейские, и тогда голодные люди ели одни водоросли.

Многих солдаты убили, другие умерли с голоду, третьи в отчаянии покончили с собой, четвертые утонули. Вокруг поселка бродили голодные собаки, они жадно набрасывались на трупы, и даже живые люди боялись один на один встретиться с этими озверевшими животными. Так в голоде, холоде, среди моря бед и несчастий влачили свои дни Сяо-ма и его односельчане, храня в душе ненависть к захватчикам и их прихвостням.

Наступил февраль 1944 года. Стояла холодная ветреная зима. Если подняться на дамбу и взглянуть на запад, то прямо перед взором открывалась ледяная гладь урочища Гучэнва, на берегу которого ютились жалкие шалаши и землянки. Но нигде не было видно живого огонька. Здесь жили несчастные, потерявшие кров люди, загнанные сюда японцами и «желтыми собаками».

Здесь жил и Сяо-ма с односельчанами. Питание их теперь составляли одни съедобные водяные растения и земляные груши.

Парализованный и тронувшийся умом Тянь-и дни и ночи плакал и громко ругал Душегуба и Чжао Лю.

Сяо-ма потерял свойственную ему живость и превратился в мрачного, несловоохотливого, сторонящегося людей бирюка.

Еще все небо бывало усыпано звездами, а тетушка Чжао уже начинала будить обитателей землянки.

— Вставайте! Время уже позднее! Пора идти за пищей!

Крестьяне вставали и отправлялись в низину за земляными грушами. Так продолжалось ночь за ночью.

Вот и сегодня Сяо-ма, услышав голос тетушки Чжао, медленно встал и протер глаза. В землянке стояла кромешная тьма. Он не стал смывать грязь с огрубевшего лица, а сразу же вылез вместе со всеми из землянки, где остался только присматривать за Тянь-и дядюшка Го У.