Джереми Дронфилд - Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

Из десятков тысяч человек – преимущественно евреев, – доставленных в Малый Тростенец, лишь несколько увидели сам лагерь. После того как полицейские отбирали из каждой колонны пригодных к тяжелой работе, грузовики вывозили остальных в направлении Малого Тростенца. По пути они останавливались где-нибудь в поле, за границами города. Иногда там же происходил и отбор, если его не успевали провести в Минске на вокзале [287] Свидетельство Вольфа Сейлера, документ 854, DOW. . Оттуда, с интервалами примерно в час, грузовики отъезжали уже по одному, пока остальные ждали.

Людей везли в сосновую рощу примерно в трех километрах от лагеря. Там их ждала смерть – быстрая или медленная. Конец был всегда один. Среди деревьев, на прогалине, зондеркоманда выкапывала яму длиной около пятидесяти метров и глубиной около трех. Рядом дожидался взвод Ваффен-СС под командованием лейтенанта Арльта. У каждого солдата был пистолет и по двадцать пять патронов; неподалеку стояли ящики с дополнительными боеприпасами [288] Sagel-Grande et al., Justiz , с. 194. . Примерно в двухстах метрах от траншеи несли караул латвийские полицаи, следившие за тем, чтобы ни одна жертва не сбежала и ни один потенциальный свидетель не прошел мимо [289] Aarons, War Criminals, cc. 72–74. .

Высадившихся из грузовика людей – мужчин, женщин и детей – заставляли раздеться до нижнего белья и сдать все, что на них было. Под охраной, группами по двадцать человек, их подводили к краю траншеи, где приказывали построиться в ряд, лицом вперед. За каждым вставал эсэсовец. По команде жертвам стреляли в затылок, и они падали в яму. Дальше приводили следующую группу. Разделавшись со всеми, солдаты расстреливали из пулемета, установленного на краю траншеи, тела, которые, как им казалось, еще шевелились [290] Sagel-Grande et al., Justiz, c. 194. . После короткой паузы прибывал следующий грузовик, и процесс повторялся.

Почему эти люди подчинялись? От первых, кого подводили к еще пустой траншее, до последних, видевших ее наполовину заполненной трупами их соседей и друзей, слышавших выстрелы – почему они покорно шли вперед, вставали и позволяли себя застрелить? Они что, настолько сильно боялись? Может, покорялись судьбе или погружались в экзистенциальное равнодушие? А вдруг хранили, до последнего мгновения, пока к затылку им не приставят пистолет, надежду, что выстрела не будет, что они каким-то образом спасутся? Изредка кто-то пытался бежать, хотя уйти далеко никому не удавалось, но, как ни поразительно, в целом жертвы спокойно шли навстречу смерти.

В Малом Тростенце не было никаких всплесков неконтролируемого насилия или эйфории, характерных для массовых убийств, осуществлявшихся Айнзацгруппами в других местах, когда младенцам ломали шеи и швыряли в ямы, а убийцы хохотали, разделываясь со своими жертвами. Здесь же казни были хладнокровными, хорошо организованными.

И все равно солдаты не выдерживали. Даже у этих людей было подобие совести – искаженной, извращенной, но все-таки страдавшей от бесконечного кровопролития и чувства вины. Людям Арльта выдавали водку, чтобы приглушить чувства [291] Aarons, War Criminals , cc. 72–74. , но и она не спасала. Вот почему СС стали экспериментировать с альтернативными методами, которые позволяли уничтожать людей, не марая руки кровью. Так возник второй, медленный, способ казни, также применявшийся в Малом Тростенце.

В начале июня там появились передвижные газовые фургоны. Их было три – два переделанные из грузовиков «Даймонд» и один большой «Стаурер», раньше перевозивший мебель. Немцы называли их S-Wagen , а местные белорусы окрестили душегубками [292] Petra Rentrop, “Maly Trostinez als Tatort der “Endlosung” in Barton, Ermodet , c. 65. В Белоруссии на самом деле могло быть до восьми газовых фургонов, но только три или четыре использовались в Малом Тростенце (Gerlach, Kalkulierte Morde, cc. 756–766). . Большинство евреев по-прежнему расстреливались у траншей, но часть – примерно двести-триста человек с каждого поезда – отправлялась в фургоны. Разделяли людей на вокзале в Минске; одних сажали в обычные грузовики, а других – в S-Wagen , где жертвы набивались так тесно, что часто давили друг друга.

По окончании расстрелов газовые фургоны заводили и выгоняли на поле, где ставили возле заполненной трупами траншеи. Водитель или его помощник протягивали шланг, идущий от выхлопной трубы, внутрь кузова, обитого стальными листами. Дальше заводили мотор; люди, запертые внутри, начинали паниковать, фургон трясся и раскачивался, внутри происходила яростная борьба, и оттуда неслись приглушенные крики и стук в борта. В течение примерно пятнадцати минут звуки стихали, тряска прекращалась, и фургон замирал [293] Sagel-Grande et al., Justiz, c. 194–195. .

Затем кузов открывали. Трупы тех, кто перед смертью толпился у дверей, падали на землю. Член зондеркоманды, еврейский заключенный, забирался внутрь и начинал вытаскивать остальные тела, сваливая их в траншею. Внутренности кузова представляли кошмарное зрелище: трупы валялись в крови, рвоте и испражнениях, на полу лежали растоптанные очки, клочья волос и даже зубы – люди выбивали их друг другу, отчаянно сражаясь в попытках выбраться наружу.

Прежде чем заново использовать фургон, его отвозили к пруду в окрестностях лагеря и мыли кузов. Из-за этих проволочек, а также из-за небольшого количества фургонов и частых поломок эсэсовцы и продолжали прибегать к расстрелам. Они пока только разрабатывали свои технологии массового убийства.

Лейтенант Арльт в тот день записал в журнале: «15/6 прибыл еще один состав с 1000 евреев из Вены» [294] Лейтенант СС Арльт, 16 июня 1942: дело 136 М.38, YVP. . И все. Арльт не собирался описывать, что делал он сам и его люди. Подумаешь, обычный рабочий день, разве что работа такая, о которой лучше не распространяться.

Жаркий летний день клонился к закату над спокойными водами Дунайского канала. Веселый щебет детских голосов доносился с заросшего травой берега, где семьи располагались на пикник или прогуливались под деревьями. Речные трамвайчики плыли по каналу, а между ними скользили легкие лодки.

Тини не обращала на них внимания, мерно поднимая и опуская весла; звуки сливались у нее в ушах в дальнюю, радостную музыку. Каждый раз, когда весла показывались из воды, от капель во все стороны разбегались солнечные брызги, освещавшие лица ее детей. Эдит, с безмятежной улыбкой на лице, Фриц и Герта, еще совсем малыши, и Курт, ее младший, любимчик, только-только выросший из пеленок. Тини, улыбнувшись, налегла на весла, и лодка быстро заскользила по воде [295] Тини вспоминает об этой последней прогулке на лодке с детьми и о собственном детстве в последнем письме к Курту, 15 июля 1941, DKK. . Она отлично гребла – еще со времен детства. И обожала свою семью. Уже в двенадцать ее назначили помогать младшим в школе, потому что Тини любила детей; оберегать и заботиться было ее призванием, и в материнстве оно нашло свое наивысшее воплощение.