Сюзанна Кейсен - Прерванная жизнь [litres]

– Ты молодец, я вижу прогресс, – говорил резидент.

Прогресс заключался в том, что из-за таблеток мы чувствовали себя выжатыми как лимон.

В течение дня у нас дежурило с полдюжины медсестер, включая Вэлери, и одна-две санитарки. А вся ночная смена состояла из трех очень славных грудастых ирландок, которые всегда говорили «голубушка», обращаясь к нам. Иногда появлялась грудастая чернокожая женщина, которая тоже была очень славная и называла всех «солнышко». Сестры из ночной смены могли обнять, если это было действительно нужно. Дневная же смена строго придерживалась правила, запрещающего физические контакты с пациентами.

День и ночь разделяла темная вселенная под названием «вечер». Вечер начинался в пятнадцать минут четвертого, когда дневная смена уходила в гостиную, чтобы посплетничать о нас с вечерней сменой. В половине четвертого вся власть уже была у вечерней смены. С того момента и до одиннадцати, когда власть переходила к славным грудастым женщинам, мы были под колпаком миссис МакУини.

Возможно, что именно миссис МакУини была причиной того, что закат всегда был для нас опасным периодом. Закат наступал для нас в пятнадцать минут четвертого каждый день вне зависимости от времени года, аккурат в тот момент, когда появлялась она.

Миссис МакУини была сухонькой, подтянутой женщиной со свинячьими глазками и жесткими седыми волосами. Если доктор Уик была надзирательницей из школы-интерната, но скрывала это, то миссис МакУини была надзирательницей из тюрьмы, которая совершенно этого не скрывала. Сестры дневной смены, следуя примеру Вэлери, ходили в незастегнутых халатах, надетых прямо на их повседневную одежду. Такие вольности для миссис МакУини были неприемлемы. Она всегда носила накрахмаленный белый халат и мягкие медицинские тапочки с ребристой подошвой, которые она каждую неделю подкрашивала белой краской – и каждую неделю мы видели, как краска постепенно трескается и отшелушивается.

Миссис МакУини и Вэлери друг с другом не ладили. Нам было очень интересно за ними наблюдать, мы были как дети, которые прислушиваются к родительской ссоре в соседней комнате. Миссис МакУини бросала на одежду и прическу Вэлери те же неодобрительные взгляды, что и на нас, а еще нетерпеливо цокала языком, пока Вэлери брала свой плащ, книгу и покидала комнату персонала в половине четвертого. Вэлери игнорировала ее, причем весьма нарочито. Но как только она исчезала за двойными дверями, нас одолевала смесь уныния и беспокойства: вся власть была в руках миссис МакУини.

Власть ее не была абсолютной, но не хватало лишь самой малости. Она делила власть с неким «дежурным врачом». Но никогда не звонила ему. «Сама справлюсь», – говорила она.

Она была уверена в своей способности самостоятельно справиться с чем угодно, но мы ее уверенность разделяли не всегда. Уже и не вспомнить, сколько вечеров мы провели в спорах о том, надо ли звать дежурного врача или нет.

– Сколько людей, столько и мнений, – повторяла миссис МакУини по десять раз за вечер. У нее был бесконечный запас избитых фраз.

Когда миссис МакУини говорила «Сколько людей, столько и мнений», или «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали» или «Улыбнись – и мир улыбнется тебе в ответ, оброни слезу – и будешь плакать в одиночестве», на ее лице появлялась едва заметная, но очень довольная улыбка.

Совершенно очевидно, что она была больная на всю голову. Каждый день мы проводили восемь часов взаперти под присмотром сумасшедшей тетки, которая нас ненавидела.

Предугадать поведение миссис МакУини было невозможно. Она могла на ровном месте скорчить недовольную рожу во время вечернего приема лекарств и захлопнуть дверь в комнату персонала, не произнеся ни слова. В этом случае приходилось ждать, пока она не успокоится и не выдаст нам снотворное. На это иной раз могло уйти минут тридцать.

По утрам мы жаловались Вэлери на миссис МакУини, но никогда не упоминали про задержки со снотворным. Мы понимали, что миссис МакУини хоть и сумасшедшая, но ей тоже нужно как-то зарабатывать на жизнь. Мы не пытались добиться того, чтобы ее вообще выгнали из профессии, мы просто хотели, чтобы она больше не работала в нашем отделении.

Вэлери относилась к нашим жалобам без особого сочувствия.

– Миссис МакУини – профессионал, – объясняла она. – Она проработала в медицине намного дольше, чем я.

– И что с того? – не сдавалась Джорджина.

– Да она же долбанутая! – вопила Лиза.

– Лиза, а вот кричать не обязательно. Я же стою прямо перед тобой, – отвечала Вэлери.

Так что в каком-то смысле мы все прикрывали миссис МакУини. Впрочем, она не была единственной, кому такое прикрытие требовалось.

Время от времени случался наплыв медсестер-практиканток. Психиатрия не была их специализацией, наша клиника была лишь короткой остановкой на пути в операционную или кабинет кардиографии. Они сбивались в стайки и следовали за настоящими сестрами по пятам, бесконечно задавая вопросы и путаясь под ногами. «Ох уж эта Тиффани! Прилипла ко мне, как пиявка», – жаловалась какая-нибудь сестра. Тогда у нас появлялась возможность поёрничать: «Ну что, нравится, когда за тобой весь день кто-то ходит по пятам?» Возразить сестрам было нечего.

Практиканткам было по девятнадцать-двадцать лет – наш возраст. У них были чистые лица, горящие глаза и аккуратно выглаженные халаты без единого пятнышка. Их невинность и некомпетентность в области психиатрии вызывала у нас жалость, хотя некомпетентность санитарок не вызывала у нас ничего, кроме насмешек. Отчасти дело было в том, что практикантки приезжали всего на несколько недель, а некомпетентность санитарок приходилось терпеть годами. Но куда важнее было то, что в практикантках мы видели собственные отражения. Они жили той жизнью, которой могли бы жить мы, если бы не были поглощены жизнью пациентов психбольницы. Они съезжались с подружками, заводили парней, болтали о тряпках. Мы хотели защитить их, чтобы они могли и дальше жить такой жизнью за нас, вместо нас.

Они обожали с нами разговаривать. Мы расспрашивали их о том, какие фильмы они недавно смотрели, как прошла сессия, когда они собираются замуж (многие из них были помолвлены, у них были кольца с крохотным бриллиантом). Они готовы были рассказывать обо всем: что парень хотел заняться «этим» до свадьбы, что мать пьет, что оценки плохие, и в следующем семестре стипендии не видать.

Мы давали им полезные советы: «Не забудь про презерватив», «Позвони в Общество анонимных алкоголиков», «Возьмись всерьез за учебу и подтяни оценки». А потом они: «Ты была права, большое спасибо».

Мы изо всех сил старались не ворчать, не бубнить под нос и не плакать, пока они были поблизости. В итоге ничего полезного о работе медсестры в психиатрической клинике они так и не узнавали. Заканчивая практику, они увозили с собой лишь наши приукрашенные образы, застрявшие на полпути между нашими жалкими личностями и нормой, которую они для нас воплощали.