Сюзанна Кейсен - Прерванная жизнь [litres]

Мне стало лучше, а Дэйзи – нет. Я не могу объяснить, почему так вышло.

Быть может, я просто заигрывала с безумием? Флиртовала с ним, как с учителями и одноклассниками. Уверенности в том, что я сошла с ума, у меня не было, но опасения были. Некоторые утверждают, что наличие осмысленной точки зрения по этому вопросу – это уже признак душевного здоровья, но я не уверена, что это так. Я по-прежнему задумываюсь об этом. И, думаю, уже никогда не перестану задумываться.

Я часто спрашиваю у самой себя, не сошла ли я с ума. И у других людей тоже спрашиваю.

– Вменяемый человек ведь так не скажет? – могу поинтересоваться я после того, как скажу что-нибудь такое, что вменяемый человек, наверное, тоже вполне может сказать.

Я очень часто начинаю предложения со слов; «То ли у меня крыша поехала, то ли…» или «Не исключено, что я тронулась умом, но…».

А если я повела себя совсем странно (например, дважды приняла ванну в течение одного дня), то могу сказать себе: «Ты вообще в своем уме?»

Да, это расхожая фраза. Но для меня она наполнена особым смыслом, для меня за ней кроется многое: тоннели, сетки на окнах, пластмассовые вилки, непостоянство границы между состояниями, которая, как и любая другая граница, манит и просит, чтобы через нее переступили. Но я не хочу опять оказаться по ту сторону этой границы.

Большинство из нас в итоге вышло. Мы с Джорджиной поддерживали контакт друг с другом.

Какое-то время Джорджина жила в женской коммуне на севере Кембриджа. Как-то раз она пришла ко мне в гости и замучила мою соседку сверху, которая как раз пекла хлеб.

– Вы все неправильно делаете! – заявила Джорджина.

Мы были в гостях у соседки и пили чай, а она месила тесто.

– Давайте покажу, как надо!

Джорджина отпихнула соседку и принялась молотить тестом об стол.

Моя соседка была тихой женщиной, она никогда не вела себя грубо или бесцеремонно по отношению к другим. Из-за этого люди, как правило, вели себя с ней очень вежливо.

– Я вам говорю, тесто следует хорошенько замесить, – объясняла Джорджина, одновременно показывая, как это следует делать.

– Вот оно что, – только и смогла выдавить из себя соседка.

Она была старше меня и Джорджины лет на десять, и выпечкой хлеба она занималась не меньше.

Отметелив как следует тесто, Джорджина заявила, что ей пора идти.

– Я впервые сталкиваюсь с таким отношением, – заметила соседка. Она была не столько разозлена, сколько удивлена.

Потом Джорджина примкнула к группе активисток, целью которых было привлечение внимания общественности к различным проблемам. Она вечно зазывала меня на их собрания: «Вот увидишь, тебе понравится».

Я чувствовала себя ущербной на фоне активисток, которые умели перебирать двигатель автомобиля и покоряли горные вершины. Я была единственной замужней женщиной на всю группу. Я заметила, что к Джорджине в группе относились с особым почтением из-за ее больничного прошлого; на меня особого почтения почему-то не хватило. Я частенько ходила на эти встречи, и через какое-то время у меня возникло очень много сомнений не только насчет брака как института, но и моего мужа в частности. Я ссорилась с ним по любому поводу. А повод найти было тяжело: он готовил, ходил за продуктами и время от времени убирал квартиру. Я же бóльшую часть времени проводила за чтением и рисованием.

К счастью, Джорджина тоже вскоре обзавелась мужем, и мы перестали ходить на собрания. Если бы этого не произошло, рано или поздно мы с мужем разругались бы в пух и прах.

Потом мы ездили к ним на ферму на севере Массачусетса.

Муж ее был бледным, худым и неприметным. Но помимо мужа у Джорджины была еще и коза. Все трое жили в амбаре, стоящем на небольшом клочке заросшего поля у подножия холма. В тот день, когда мы прибыли к ним с визитом, было чертовски холодно, хотя был уже май. Они оба были заняты застеклением окон. Фрамуги в амбаре имели размеры два на два метра, так что работы хватало.

Мы смотрели на то, как они лепят замазку и примеряют оконные стекла. Коза стояла в своем загончике у входа и тоже приглядывалась. В конце концов Джорджина позвала нас обедать. Она приготовила целую кастрюлю бататов в скороварке и залила их кленовым сиропом. Это и был наш обед. Козе же пришлось обедать бананами.

После обеда Джорджина спросила:

– Хотите посмотреть, как коза пляшет?

Козу звали Милочкой. У нее была рыжая шерсть и длинные уши.

Джорджина подняла руку с картофелиной.

– Ну, Милочка, пляши, – приказала она.

Коза встала на задние ноги и начала подскакивать, пытаясь достать кусок батата, который Джорджина не давала ей ухватить. Длинные уши Милочки болтались, а передними ножками она размахивала в воздухе. Копытца у нее были черные и острые, казалось, что ими она может довольно сильно ранить. И правда, когда в какой-то момент она потеряла равновесие, что уже пару раз случалось, копытом она заехала по краю кухонного стола, оставив на дереве приличный след.

– Да отдай ты ей эту картошку, – сказала я. От вида пляшущей козы мне почему-то хотелось плакать.

Потом Джорджина со своим мужем перебралась на запад, в Колорадо, где земля была получше. Раз или пару раз она звонила оттуда из телефонной будки, своего телефона у них не было. Что случилось с Милочкой, мне неизвестно.

Спустя несколько лет я встретила Лизу в Гарвард-сквер. Рядом с ней стоял мальчуган со слегка коричневатой кожей, лет, наверное, трех.

Я обняла ее.

– Лиза! Как я рада тебя видеть!

– Это мой ребенок, – сказала она. – С ума сойти, у меня есть ребенок! – Она засмеялась. – Эрон, поздоровайся с тетей.

Эрон спрятался у нее за брючиной.

Лиза ничуть не изменилась: все такая же худая, желтоватая, радостная.

– Чем ты занимаешься? – спросила я.

– Ребенком, – ответила она. – Больше ни на что времени не остается.

– А отец его?

– Я от него сбежала. – Лиза положила ладонь на головку мальчика. – Он же нам не нужен, правда?

– А где ты живешь? – Мне хотелось знать о ней абсолютно все.

– Не поверишь, – ответила она, вытаскивая сигарету. – Под Бостоном, в Бруклайне. Сделалась настоящей хозяйкой. У меня ребенок, каждый день я вожу его в детский сад. У меня есть квартира с мебелью. А по пятницам мы ходим в церковь.

– В церковь? – Я не могла поверить. – Зачем?

– Потому что хочу… – Лиза запнулась. Никогда я еще не видала, чтобы Лизе было сложно подобрать слова. – Хочу, чтобы мы были настоящей семьей, с домом, мебелью и всем остальным. Хочу, чтобы у него была настоящая жизнь. Церковь помогает. Не знаю как, но помогает.

Я начала всматриваться в Лизу, пытаясь представить ее саму и ее смуглого сыночка в церкви. Я заметила на Лизе ювелирные украшения: пару колец с сапфирами и золотую цепочку на шее.