Юрий Пупынин - Побег

— Как звали этого человека? — спросил Олег.

— Я не помню. У меня такое ощущение, что он вообще не назвался.

Олег напряженно думал. Он не отказывался от мысли рассказать Кате о своих собственных сомнениях, но теперь решил сделать это только частично.

— Вы знаете, Катя, у меня тоже иногда возникает ощущение, что наша встреча не случайна. Вообще, мне все более кажется, что ничего в этой жизни не случайно. Если хотите знать, я чувствую себя персонажем какого-то повествования с неизвестным мне планом и концом. Получается, что я — весьма несамостоятельная личность. Мною управляют, и это неприятно и гадко. Вы мне тоже понравились в первый же день, как я вас увидел, но после выяснилось, что моя жизнь вовсю контролируется. И тогда я засомневался в подлинности собственной симпатии, потому что она кем-то запланирована. А теперь получается, что и вас ко встрече со мною подготавливали...

— Олег, это не имеет никакого значения!

— А вы уверены? Почему бы тогда нам давным-давно не поцеловаться, почему не пойти обниматься в кино? Почему какая-то достоевщина чуть не сразу поселилась в наших отношениях? Почему мы все время мучительно размышляем о том, что и как мы чувствуем, вместо того чтобы чувствовать?

Катя встала, подошла к нему и нерешительно наклонилась.

— Я готова.

Он прижался щекой к ее щеке (она послушно наклонилась) и закрыл глаза. Нежные, легкие духи, теплое тело, слышимое сквозь легкое платье. Плыви, забилось его сердце, плыви!

Но присутствие кого-то третьего вокруг не давало ему покоя.

Олег поцеловал ее в щеку, высвободился.

— Катя, простите меня, идиота. Я не могу. Я не знаю, как мне жить. Утром выхожу на улицу и вижу спокойных, уверенных в себе людей. Каждый знает, куда идет, движется к определенной ясной цели. А я не понимаю ничего! Я не только не знаю, куда мне идти, — я даже не знаю, чего я хочу! И я ли этого хочу или мне это кто-нибудь навязывает. Еще немного, и я сойду с ума. Мне нужно разобраться. Простите!

Он встал и церемонно, с поклоном и поцелуем руки попрощался.

Катя смотрела на закрывшуюся дверь и думала: «Какой все-таки мерзавец этот сегедский незнакомец! Как сладко говорил! Ободрял, успокаивал! А вышло все ужасно».

Когда он вернулся домой, Ольга показалась ему даже не то что задумчивой, она просто остановилась, замерла на какой-то мысли, едва замечая Олега, наступивший вечер за окном, весь белый свет вокруг.

— Что с тобой? — даже испугался он.

— Пойдем пить чай, — автоматически сказала она положенные пришедшему вечером домой слова и лишь потом спохватилась: — Ничего особенного.

Мысль ее, следовательно, была не парализующей, не горькой, не безысходной, а просто увлекшей ее, как никогда не увлекало ничто на свете. Олег сестру такою еще не видел.

Они пили чай, сооружали бутерброды. Олег ждал. Когда Ольга намазала ветчину малиновым джемом и протянула ему, он не вытерпел.

— Стоп. Это я есть не буду. И вообще не пошевелюсь, пока ты не объяснишь, что происходит.

Ольга вздохнула.

— Лучше бы тебе этого было не знать. С другой стороны, без твоей помощи мне, кажется, не обойтись. Видишь ли, у меня возник план по освобождению Массимо. План серьезный и небезопасный. Но просто махнув белою рукою, человека освободить из тюрьмы невозможно. Особенно, если ты не король. Помоги мне, пожалуйста, а?

Это «а» уехало на такую жалобную высоту, что Олег вздрогнул. После таких «а» братья сестрам в помощи обычно не отказывают.

— Если это не пойдет вразрез с моими убеждениями.

— Не бойся. Но не говори «нет», пока не дослушаешь до конца. Видишь ли, Олег, завтра я решила захватить вертолет.

— Бред какой-то! Ты рехнулась! Ты что, умеешь управлять вертолетами? Нет ведь? Я тоже.

— Просила ведь тебя: дослушай! Я собираюсь захватить вертолет вместе с пилотом. Помнишь про пистолет? Тут он очень даже пригодится.

— Ты полетишь на вертолете в тюрьму за Массимо? Тебя захватят спецназовцы и еще посмеются при этом! Это только в кино так освобождают преступников.

Олег не спеша, даже слегка улыбаясь, препирался с сестрой, поскольку не видел в ее словах никакого реального шанса помочь Массимо. Еще немного, и она оставит дурацкую затею.

— Я захвачу вертолет не только с пилотом, но и с пассажирами, среди которых, возможно, будут женщины и дети. И не я полечу в тюрьму, а сами полицейские слетают туда и привезут Массимо в то место, куда я укажу. Чтобы с заложниками не произошло ничего худого. И прекрати усмехаться, — жестко закончила Ольга.

Вот тут Олег испугался за нее. Настрой был серьезный, безвозвратный. У него еще оставалась надежда отговорить ее, объяснив, что в аэропорту никакого пистолета на борт воздушного судна ей пронести не удастся. Это чистая правда! Контроль слишком серьезен.

— Кто тебе сказал, что я собираюсь угонять вертолет из аэропорта? Я пойду на площадь Трех императоров и полечу в Национальный парк на экскурсионном вертолете.

Выдумано было отлично. Никто не сумел бы лучше.

— Допустим, ты угнала вертолет. Допустим, ты вступила в переговоры. Допустим, тебе отказали. Ты — что, будешь стрелять в пассажиров? Убивать по одному каждые пять минут? А я должен буду тебе помогать?

Ольга не выдержала. Она заплакала и встала перед ним на колени.

— Олег, не оставляй меня завтра. Я все сделаю сама, мне просто нужно, чтобы ты был рядом. Посмотри: разве я похожа на убийцу? Но я их всех напугаю, — ох, как я их напугаю! Они трусы, я их немножко изучила. Они хорошие, но они трусы, и слава Богу! Человек и должен бояться за свою жизнь. Но я больше не могу. Я устала от России, я устала от Борунии, словно тоже бы России, только вывернутой наизнанку. Я устала быть Ольгой Бабушкиной, инженером, продавцом книг, послушной горничной. Я устала быть предметом романтических воздыханий сторожа электроизделий. Я улечу от всего этого подальше, вот и все. Мне все — от рождения! — навязали. Пионерство, инженерство, страну, семью, послушание и боязнь. Даже в эту Борунию меня выпихнули насильно! Нет уж, пошли они все подальше! Я хочу сама править своей жизнью!

— Ну хорошо — а я? — спросил Олег. — Предположим, все пройдет удачно, и вы выберетесь из этой передряги. Зачем вам я? Что мне-то делать?

— Олег, голубчик! — Оля все не вставала с колен, — поехали с нами! А что тебе делать тут? Ты же сам жалуешься, что постепенно окружаешься враньем, теряешь себя. А с нами ты станешь вольной птицей. Я не хочу сказать, что ты будешь участвовать в делах Массимо. Да он тебя и не возьмет, он принципиальный одиночка, вор-романтик. Но он тебя отблагодарит за свое спасение. Поселишься где-нибудь на теплых островах, на тех же Канарах, и живи как хочешь. Как хочешь! Понимаешь?

— Если бы я знал, чего я хочу... — заволновался Олег, но тут же замолчал, закончив иронически: — ...то соломки бы постелил. Встань, Оля. Полечу я с тобой завтра на экскурсию. Но ты все-таки дура, учти!