София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

— С бабушкой?

— С бабушкой...

— Сервантес, создавая Дон Кихота, вспоминал Арлекина из итальянской комедии, которую он видел во Франции. Дон Кихота ему подарила комедия дель арте. Читали ли вы с бабушкой Данте?

— Нет, господин Пьетро.

— Вот Данте. Инферно. Канто двадцать первый. Аликино, Калькабрина, Барбариччья, Граффиканте, Фарфарелло, Либикокко. Драгиньяццо, Чириатто, Рубиканте!

— Что это вы, господин Пьетро, — колдуете? Наколдуйте мне денег для путешествия!

— Мой друг, это имена чертей, которые гуляют в аду среди кипящей смолы, кривляются, дерутся и ведут себя совершенно как шуты на карнавальной площади. Великие писатели и поэты вдохновлялись итальянской комедией, и в будущем — я уверен — какой-нибудь русский сочинитель полюбит Арлекина и напишет о нём прекрасную повесть. На праздничной площади или в театре он увидит жалкого носатого шута, который, потешая публику, кривляется, хвастается, каламбурит, но при этом — жаждет высокой любви, смело говорит всю правду о человеке и ратует за справедливость. Он будет плакать сквозь смех и смеяться сквозь слёзы. Он войдёт в сердце поэта и останется там навсегда.

На улице послышались крики. Пьетро высунул нос в окошко. Вердюкин в окружении испуганной дворни орал на Миню Телегина. У Киприана Ивановича лицо было красное, как кирпич, кулаки сжимались, щёки тряслись. Рядом плакала Нюта в птичьем платьице, с перьями на голове. Миня, театрально жестикулируя, что-то запальчиво объяснял барину, издали было похоже, что это лунный император призывает людей стать добрыми и справедливыми. Вердюкин замахнулся тростью и ударил Миню по лицу. Пьетро захлопнул окно.

— Жизнь — это самая смешная комедия. Аликино, Фарфарелло, Рубиканте, пошлите Дураццо деньги! Помогите мне убраться из России!

Целое лето Пьетро учил бердюкинскую дворню играть комедию дель арте. Все соседи и родственники Киприана Ивановича были оповещены, что скоро в амфитеатре дадут лучшее представление, которому столичные театры позавидуют. Постановка знаменитого итальянца Сальтофромаджо! Он же — в главной роли! Все с нетерпением ждали премьеру.

Пьетро привязался к Телегину. Видя его рабское положение у Бердюкина, он жалел, что молодому таланту суждено увянуть, не раскрывшись, в косном мирке тупоумного помещика. Итальянец щедро делился с юношей секретами своего мастерства, старательно преподавал ему навыки импровизации и главное — внушал, что за всеми буффонными трюками и дурачествами должны стоять «высокие идеи». Миня не совсем понимал, о каких именно высоких идеях говорит Сальтофромаджо, но интуитивно придавал своей игре ту двусмысленность, которую итальянец хотел видеть в пьесах. Сквозь его шутовство пробивалось сильное чувство — дурак говорил серьёзные, важные вещи о несовершенстве человека, о его слабостях, глупостях и надежде на лучшую жизнь.

Пьетро ставил комедию выше трагедии. Трагедия однозначна — там люди страдают и погибают, побеждённые злой судьбой. В комедии тоже страдают, но злодейка судьба одурачена, ведь повсюду смех. Шут, на которого обрушиваются несчастья, не только смеётся сам, но и смешит весь свет. В смехе — мудрость и сила маленького человека, бедного дзанни.

Пьетро учил Телегина свободно выражать свои чувства на сцене, ибо сцена для того и существует, чтобы раскрывать сокровенное и высказываться, никого не боясь, — ведь с шута взятки гладки: глупо возмущаться дураком, тем более что за все слова и выходки он бит, унижен и осмеян. А ещё итальянец учил не бояться быть смешным и жалким: «Сильному не страшно показаться слабым. Умный не боится дурачеств. Смеясь над собой, то есть высмеивая своего героя, актёр смеётся над всем человечеством, ибо главные черты комических персонажей — глупость, алчность, тщеславие — свойственны любому человеку, даже вам, мой дорогой Миня, даже мне, великому Пьетро, даже вашему барину Бердюкину, ха-ха-ха!!!»

В бердюкинском театре было задействовано много народа — кто-то хорошо пел, кто-то лихо плясал, кого-то природа наградила смешным рылом. Всех этих горе-артистов Пьетро терпеливо обучал умению двигаться по сцене, декламировать и правильно махать руками. Карлотта, весело чирикая, давала уроки танца и французского коньковским певуньям и плясуньям. Бердюкин обещал щедро заплатить за труды, но вперёд ничего не давал — боялся, что итальянец съедет раньше времени. Пьетро с подругой имели крышу над головой (им отвели целый флигель рядом с господским домом), обедали вместе с Киприаном Ивановичем и надеялись, что после премьеры смогут покинуть Россию. Итальянец страдал несварением желудка от жирных бердюкинских блюд, он мечтал о винограде и нежном козьем сыре, который делают в его родной деревне у подножия Монте Дженерозо, где всегда светит солнце и нет комаров.

Пьетро решил поставить «Арлекина-Дикаря» — он любил эту пьесу, несмотря на то, что автором её был француз (к французам, ловко и беззастенчиво перекраивающим на свой лад итальянскую комедию, Пьетро питал зависть и ревность, в которых, впрочем, ни за что бы не признался). Обнаружив в библиотеке Бердюкина «Arlequin Sauvage», он взялся было за перевод, но, поразмыслив, решил, что лучше всё оставить по-французски, чтобы сохранялась некоторая отстранённость от печальной коньковской действительности. Бердюкин, деспотичный в жизни, был совсем не против вольнодумства на сцене, особенно если пьеса была иностранная: мол, это авторы не про наших, про своих дураков пишут, пускай пишут, а мы над ними посмеёмся. Однако в «Арлекине-Дикаре» высказывалось так много колкостей в адрес жирных, тупых, чванливых и богатых, что Сальтофромаджо решил проявить деликатность : пусть всё будет по-французски, слов поменьше, а трюков побольше.

Миня старательно входил в образ обитателя «американских лесов» и пугал людей резким хохотом и прыжками. Костюмы шили в Подъёлках. У Александры Степановны были две портнихи — сёстры Авдотья и Аксинья. Они считались лучшими мастерицами в округе. Бальные и свадебные платья шили только у них. Благосостояние старухи Дурасовой и Митрофанушки напрямую зависело от труда этих весёлых, крупных и красивых женщин. Авдотья и Аксинья были замечательными певуньями и за шитьём всегда громко пели на два голоса старинные поморские песни, былины, колядки. Митрофанушка очень любил их слушать, плакал от избытка чувств и подпевал баском. Мальчик дни напролёт просиживал с Авдотьей и Аксиньей и не бездельничал — шил мундирчики своим деревянным солдатикам. В детстве он служил для сестёр живым манекеном — важно прохаживался перед зеркалом, путаясь в парчовых и шёлковых подолах. Чтобы посмешить Авдотью и Аксинью, кланялся и строил глазки. Сейчас Митрофанушка с восторгом примерял разноцветный лоскутный камзол, расшитый бисером, бубенчиками и кусками меха, а также престранный головной убор из гусиных и павлиньих перьев. Растянув рот до ушей, «американец» побежал показать себя в бабкину спальню. Послышались испуганные крики.