София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Тёплым сентябрьским днём соседи и родственники Бердюкина съезжались на премьеру. Кареты, кибитки, телеги вереницей вползали в Коньково, поднимая золотую пыль. Пахло яблоками и грибами. В парке играл оркестр, носились и визжали дети, повсюду были столы с белыми скатертями, уставленные закусками, пирогами, сладостями. Желтеющие берёзки и рябины с тяжёлыми красными гроздьями весело качались на ветру.

Все заняли свои места, не было только Киприана Ивановича — он решил устроить сюрприз и самому выйти в роли Панталоне. «Киприан Иванович уехал. Будем смотреть пьесу без Киприана Ивановича!» — провозгласил Понс. Взвизгнули флейты, заголосил бердюкинский хор.

Пьетро-Лелио расспрашивал своего друга Миню-Арлекина, «выходца из американских лесов», нравится ли ему жизнь цивилизованных людей.

— Несчастные безумцы! — запальчиво отвечал Миня. — Они гордятся своими пышными нарядами, важно задирают головы — ну совсем как страусы! Их возят в клетках, их кормят, укладывают в постели, потом оттуда вынимают, будто у них нет рук и ног. Что значит — цивилизованные люди? Что это такое, не могу понять.

— Цивилизованные — это те, кто живёт по законам.

— Ха-ха-ха! Ну что за дикари: для того чтобы жить честно, им нужны законы! Это значит, что все они рождаются плутами и мошенниками. Они не могут обойтись без законов. Ха-ха-ха! А ещё они рождаются дураками: им не дойти своим умом до самых простых вещей. Они не могут догадаться, что нужно быть любезными и обходительными, и тогда всем будет хорошо. Чёрт возьми, кто бы мог подумать, что для того, чтобы быть порядочным, человеку нужен какой-то там закон!

Тут на сцену выкатился Киприан Иванович в широком красном плаще, в маске с длинным носом и приклеенной белой бородой. Миня лоб в лоб столкнулся с барином.

— Ой! А это что за странное животное? Никогда такого не видел! Какая забавная морда! Как оно называется, Фламиния?

— Глупый Арлекин! Это не животное, а очень уважаемый человек, который вас побьёт палкой, если вы не перестанете говорить глупости! — сказала Нюта-Фламиния.

— Это человек? Ха-ха! Это чудище!

— А вот я задам тебе трёпку!

Панталоне, пыхтя и размахивая палкой, бегал за Арлекином, Лелио, комически падая и спотыкаясь, носился за Панталоне и умолял сжалиться над бедным дикарём, Нюта с Карлоттой в лёгком танце кружились вокруг разгневанного старца и забрасывали его разноцветными бумажками. Бердюкинцы смеялись, топали и хлопали. Митрофанушка был совершенно счастлив — он тоже принимал участие в представлении: ему доверили вырезать конфетти.

На следующий день после блистательной премьеры Сальтофромаджо пошёл к Бердюкину за расчётом. Киприан Иванович, увидев итальянца в окно, выбежал из дома задами и укрылся в хлеву, предавшись своему любимому занятию, которое всегда настраивало его на философский лад и приводило к мудрым решениям. Киприан Иванович прекрасно доил коров. Он хорошо знал, что сначала доить надо медленно, размеренно, без рывков, а потом — всё быстрее, увереннее, энергичнее. Он чувствовал скотину, а скотина чувствовала его. Сосредоточенно дёргая соски своей рыжей Матильды, помещик обдумывал, как бы задержать Сальтофромаджо. Он ясно видел, что итальянец может возвести на небывалые высоты коньковский театр, обучить актёров тонкостям игры, о которых и не слыхивали в России. А уж денег Бердюкин не пожалеет! В своих мыслях Киприан Иванович строил огромное здание театра в античном вкусе, читал о себе в газетах хвалебные статьи и упивался славой.

Пьетро, хмурясь и подозревая недоброе, бродил по парку. Свежий осенний ветер трепал его жёсткие волосы и лез за воротник. Наконец поздним вечером Киприан Иванович позвал итальянца, налил вина, игриво звякнул бокалами, многозначительно глянул в глаза и сообщил, что «Арлекина-Дикаря» совершенно необходимо сыграть у генерала Синекопытова, у депутата от дворянства Горихвостова и у судьи Аполлона Пафнутьевича Тряпкина. На все возражения Пьетро Бердюкин отвечал лишь обиженным дрожанием трёх подбородков, утопающих в пышном жабо, словно ягодное желе во взбитых сливках.

Выйдя от Бердюкина, Пьетро долго смотрел на огромную луну, низко повисшую над Коньково (рукой подать), и перемигивающиеся звёзды. Ему казалось, что на серебряном шаре сидит кто-то родной — горбатый и длинноносый. Он в свою очередь внимательно смотрит на Пьетро и взволнованно шепчет: «Спеши, спеши, скоро море покроется льдами, снаряжён последний корабль. Гардемарин Неплюев блестяще сдал теорию и практику, теперь он офицер и звонко покрикивает на матросов. Купец Моллво из Любека изловчился и продал в Петербурге вина на пятьдесят тысяч. Вот он собрался плыть за новой партией товара — в Германию, потом в Испанию и Португалию. Он пьёт мадеру с капитаном, они хохочут и обнимаются и поют моряцкие песни. Корабль вот-вот отчалит! Спеши, Сальтофромаджо!»

Всю долгую зиму Пьетро провёл в плену у Бердюкина. Он хворал, хирел, проклинал русские морозы, целыми днями лежал, не притрагиваясь к пище, отвернувшись от мира к стене, обтянутой белым полотном; потом вставал и, стиснув зубы, шёл «возвеличивать» коньковский театр.

Весной, перед премьерой балета-пантомимы «Некромант, или Арлекин доктор Фауст», Пьетро с Карлоттой исчезли из Коньково — внезапно, незаметно и бесследно, будто их черти унесли. Во флигеле скулила забытая борзая, на полу на чеканном блюде лежала баранья кость. Вердюкин был в отчаянии — театр пропадёт без Пьетро! «И как это он усыпил мою бдительность! Это всё потому, что я не давал ему денег. Зря не давал. Но ведь я боялся, что с деньгами он сможет уехать. Это не из алчности. Это из предосторожности! Куда он скрылся? Далеко убежать не мог — он ведь гол, как осиновый кол. Надо найти, надо найти». Но не нашёл Вердюкин Сальтофромаджо. В скором времени прибежали в Коньково из Подъёлок — исчез Митрофанушка! А с ним и деньги, хранимые Александрой Степановной в чулках за старинным зеркалом и за портретом покойного дедушки Гермогена Дурасова, у которого были совершенно живые глаза.

В детстве Митрофанушка очень боялся дедовых глаз и к портрету не приближался. Но вот сейчас он тихо заходит в тёмную спальню: мерцают перед Боженькой синенькие и красненькие лампадки, бабушка лежит на высоких кружевных подушках, у неё уродливо открылся рот, похожий на чёрную яму, и щёки запали, как у покойницы. Митрофанушке становится страшно, он замирает, его сердце колотится так громко, что разбужен домовой на чердаке. Александра Степановна ровно дышит, с хрипотцой втягивая в грудь спёртый воздух. Внук с нежностью смотрит на бабку, затем, вздрогнув при виде испуганного бледного лица, тянет из-за зеркала старый чулок с деньгами. Теперь очередь за Гермогеном Дурасовым. «Дедушка, ты не смотри так строго, ведь это мои деньги, бабушка их для меня скопила, чтобы я потратил, когда она помрёт. А мне сейчас нужно, меня ждёт господин Сальтофромаджо, нам пора в путь». Дедушка смотрит с укоризной, его глаза разгораются гневом, наливаются кровью, вот он становится боком и выпрыгивает из портрета! Митрофанушка кричит и просыпается... Дул ветер, скрипели снасти. Корабль мощно рассекал водную гладь и переваливался с боку на бок, как медведь. В углу каюты за привинченным к полу столом сидел Пьетро Сальтофромаджо, он загадочно смотрел на Митрофанушку, его глаза мерцали в полутьме.