София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Марина Борисовна засобиралась домой. Было поздно, стемнело, небо превратилось в дрожащий черничный кисель, засыпанный звёздным сахаром. Петя с близнецами валялись в сухой траве, полной ночного стрекотания. У крыльца Марина Борисовна столкнулась с несущимся Владиком, который сиял от восторженного изумления. «А вы знаете, что Петя не знает, кто такой Вивальди?» — закричал он ей. «Владислав, не надо показывать своего интеллектуального превосходства, это невежливо!» — ответствовал ему голос из окна. «Детка, думай о Базеле!» — сказала Марина Борисовна и пошла к своим близнецам.

На ужин в замке были вареники с творогом.

Купаться с гостями Петя не ездил. Однажды он поехал с ними на Окуловское озеро, но гости вели себя так ужасно, что он расстроился до слёз. Петя отвёл Хомяковых в своё любимое место, где среди высоких камышей узенький песчаный пляж спускался к тихой воде, в которой метались мальки и росли жёлтые кувшинки. На берегу было кострище, обложенное камнями, — здесь Петя с мамой жарили хлеб и ветчину. В кустах у Пети был склад больших пластиковых бутылей, из которых он строил плот. Оказавшись на пляжике, Петя тут же побежал в воду. Владик ринулся за ним, но его остановил строгий окрик матери: сначала он должен был прогреться на солнце и прочитать главу какого-то романа. Тётя Ася принялась раскладывать плед. Дядя Юра, не любивший жару, уселся под деревом, с тоской отгоняя комаров. Довольная тётя Ася улеглась, закрыла глаза, но через минуту вскочила — где-то недалеко заиграла музыка. Высокий голос пел: «Белая стрекоза любви, стрекоза, лети!» Пете нравилась эта песня, которая в то лето летела изо всех кулотинских ларьков и автомобилей. Ему она совершенно не мешала. Хомяков был делегирован к возмутителям тишины, чтобы навести порядок. Он ушёл, потом вернулся с виноватым видом и развёл руками. Музыка продолжала играть. Тогда тётя Ася сама кинулась на врага. Она выглядела устрашающе — её тонкие, как у скелета, ноги, сходящиеся в коленях, запинались о корни сосен, а руки-плети с перстнями на длинных пальцах нелепо болтались. Дядя Юра побрёл за ней. Раздались вопли. Музыку сделали громче. Хомяковы вернулись. Тётя Ася с оскорблённым видом стала собирать вещи. Все оделись, чтобы уходить. Владик, которому хотелось купаться, плакал. Только двинулись в обратный путь — затарахтели мопеды, и белая стрекоза любви унеслась в мерцающую лучами и тенями лесную даль. Тётя Ася вернулась на прежнее место и снова разложила плед, но тише не стало. Теперь она сама орала, отдавая указания Владику, которому, наконец-то, разрешила войти в воду. Ему нельзя было брызгаться с Петей и залезать на плот, потому что он мог замёрзнуть и заболеть. Он должен был проплыть двадцать метров туда — двадцать метров обратно, выйти на берег, обсушиться и читать следующую главу романа.

Вечером Владик — с насморком, в колючих шерстяных носках — дочитывал толстую книгу. Было поздно. Через полуоткрытую дверь он видел, как Анна Ивановна, обняв привалившегося к ней полусонного Петю, читает ему «Муми-троллей». Взрослые Хомяковы, наблюдая эту картину, презрительно хихикали. Владик тоже презрительно хихикал. Но он лукавил — ему было грустно и завидно. Однажды он слышал, как мать говорила отцу, что тётя Аня вырастит гопника, который будет пить пиво и валяться под забором. Владику нравилось слушать, как мать говорит гадости о других. Мысленно он пытался представить себе Петю под забором, но у него не получалось. Почему-то он видел его капитаном, обнимающим мать на пристани.

Приближался Петин день рождения. Должен был приехать Семён Иванович — мамин знакомый, который занимался историей старинных русских усадеб. Летом он путешествовал в поисках «обломков старого мира», делал подкопы на руинах церквей и особняков. В комнате Анны Ивановны в углу хранились его вещи: фанерный чемодан, клюка, стопки книг, валенки, ушанка, а в ней — мутные очки на верёвочке. Тётя Ася брезгливо косилась на угол Семёна Ивановича. Она его представляла себе полоумным бедным мужичонкой, прибившимся к её глуповатой добросердечной сестре.

В день своего рождения Петя проснулся от счастья, которое тёплой волной хлынуло откуда-то в комнату, разлилось по замку, саду и заполнило весь сияющий и чирикающий мир за окном. Петя тихонько лежал, глядя в потолок с остатками старой лепнины, и глубоко дышал. Ему казалось, что в его груди надули крепкий воздушный шар, который вот-вот поднимет его над кроватью. На полу стояло несколько коробок, перевязанных ленточками. Окно было распахнуто. Сквозь синие выцветшие занавески пробивались лимонные лучи солнца, в которых плясали пыльные галактики. Пахло сладким шиповником, терпкой гвоздикой и гнилым рокфором: верно, где-то неподалёку Остап бродил с адресом, терпеливо дожидаясь часа, когда ему позволят поздравить именинника.

Гости — мальчики и девочки — были званы к двенадцати часам. Обычно в свой день рождения Петя пировал с друзьями под старой яблоней, за большим деревянным столом, который мама с чьей-либо помощью вытаскивала в сад. Петя отодвинул занавеску и выглянул в окно. Под яблоней стоял стол, покрытый красной скатертью, и на нём было ещё несколько коробок с ленточками. Из комнаты Хомяковых доносился визгливый плач, к которому в замке уже привыкли. Там тётя Ася заставляла сына придумывать поздравления для Пети на немецком и английском, чтобы поразить гостей.

К замку подошёл высокий человек с большим горбатым носом, черноглазый и черноволосый. Он нёс рюкзак. Остап удивлённо хмыкнул и стал медленно приближаться к незнакомцу. Человек, свысока посмотрев на бродягу, надменно и строго сказал: «Пошоль вон, стари козель!» «Семён Иванович!» — закричал Петя и, выскочив в окно, в пижаме побежал навстречу другу.

Когда Хомякова вышла из своей комнаты, она почувствовала ужасный, отвратительный запах, проникший, казалось, во все закоулки замка. «Семён Иванович приехал, — сказал ей радостный Петя, — он с мамой в саду разговаривает». Тётя Ася не захотела знакомиться с Семёном Ивановичем. Запах шёл от огромного рюкзака, прикорнувшего после долгой дороги в углу рядом с фанерным чемоданом.

Анна Ивановна сидела на крыльце. Она надела длинное, из синего в лиловый полинявшее платье и завязала свои медные волосы узлом на затылке. Петя считал маму самой красивой девушкой на свете. Видимо, такого же мнения придерживался и Семён Иванович, который смотрел на неё во все глаза и, размахивая руками, что-то увлечённо рассказывал. Потом он вдруг заплакал. Встревоженный Петя подошёл к крыльцу. Мама погладила Семёна Ивановича по плечу и пошла месить тесто, а Семён Иванович показал Пете фотографию, где на фоне кирпичной осыпающейся стены лежали в траве черепа с зияющими глазницами и груда костей. Один из этих черепов был маленьким, в нём была небольшая круглая дыра. Семён Иванович рассказал Пете, что черепа и кости он случайно нашёл, копая рядом с полуразрушенной церковью святого Михаила в деревне Бородино, недалеко от города Суздаль. Когда-то в этой деревне, среди лесов и полей, стоял прекрасный белый дом, в котором жил князь со своей женой и детьми. В революцию его семью расстреляли и зарыли у стен высокой церкви. Семёну Ивановичу удалось подняться на изборождённую глубокими трещинами ветхую колокольню, которая, казалось, готова была развалиться от первого порыва сильного ветра. Глядя на бескрайние лесные дали, он представлял себе, как сто лет назад колокольный звон летел над землёй, и бородинским колоколам отвечали давыдовские и Никольские. На колокольне жили птицы. Со звонким чириканьем они метались большими чёрными стаями. Старинная лестница со сбитыми ступеньками была покрыта слоем скользкого птичьего помёта. Спускаясь вниз, Семён Иванович упал и проехал несколько метров на спине — он показал Пете синяк на боку и ссадину на локте. Семён Иванович пообещал Пете, что возьмёт его с собой в Бородино, чтобы поставить крест на том месте, где покоятся бедные кости.