София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Вскоре Семён Иванович развеселился и тоже стал готовиться к празднику. Он достал из рюкзака бутылки с вином и вонючий кусок сыра, который нарезал на доске квадратными кусками. Когда Хомяковы вышли в сад, они увидели горбоносого красавца. С бокальчиком вина в руке он давал советы Пете — забравшись на старую яблоню, мальчик обматывал ветки электрическим проводом с лампочками. Неподалёку стоял Остап. «Не бойся, Семён Иванович! Он дерётся только с теми, у кого дорогие машины», — говорил Петя. «Moi, j’ ai un magnifique “Porche” en France. A votre santé!» [3] А у меня великолепный «Порш» во Франции. Ваше здоровье! — сказал на это гость Остапу, поболтал вино в бокале, понюхал, посмаковал и выпил до дна. Остап, видимо, знал по-французски: он топнул ногой и наклонил голову, но, не желая портить праздник, сдержал свой гнев и пошёл от замка прочь.

Семён Иванович угостил вином и сыром Хомяковых. Тётя Ася, попробовав синий, тающий на солнце кусочек, сказала, что такой прекрасный сыр ей подавали только в «лучших домах Парижа». Она никак не хотела называть Семёна Ивановича на русский манер и обращалась к нему «Симон», старательно следя за прононсом.

Семён Иванович жил в Бретани и преподавал археологию в Реннском университете. Он был в некотором роде потомком Воронина: сто лет назад племянник стеклозаводчика, молодой белогвардейский офицер, женился на его прабабке-француженке. Семёну Ивановичу достались некоторые письма и фотографии Ворониных. Ему захотелось увидеть края, где жил его предок, и он поехал в Россию. К своему удивлению и радости он нашёл в Кулотино родовое гнездо в целости и сохранности, таким, как оно выглядело на старых семейных фотографиях, а в придачу — прекрасную даму и мальчика, которые стали его друзьями.

Для Сёмена Ивановича во флигеле места уже не нашлось, поэтому с полосатым матрасом под мышкой он пошёл жить в замок — на чердак. Там было сухо и тихо. Он развернул матрас, накрыл его свежей простынёй в голубенький цветочек и лёг подремать. Чердачные оконца были распахнуты, ветерок нежно обдувал археолога, его тонкий горбатый нос чуял приятные запахи горячих пирогов, цветущих растений, сухих досок и пыли. Засыпая, он слышал, как стали собираться дети, как они загалдели, закричали, забегали вокруг замка. Они устроили какую-то весёлую игру. Один мальчик иногда выкрикивал неприличные слова. Семён Иванович учил русский язык и был рад, что всё понимает.

Семён Иванович проснулся от того, что солнце, постепенно клонясь к закату, защекотало ему глаза, а на улице раздались совершенно не праздничные вопли. Выглянув из окна, он увидел, как в чащу от замка несётся высокий мальчик, его пытается догнать толстяк-отец, мать ковыляет сзади и машет руками. Все трое голосили.

Петин праздник удался. Дети набегались, накричались, проголодались, потом наелись. Вечером на старой яблоне зажгли разноцветные лампочки. Семён Иванович запустил в темнеющее небо фейерверк. Петины гости постепенно разошлись. Мальчика, который ругался матом, пришёл забирать пьяный отец. Мальчик уже давно ушел, а отец все еще ходил в темноте вокруг замка с песнями и разговорами. К нему присоединился Остап. Мужик что-то рассказывал Остапу, тот совершенно с ним соглашался и качал головой. Потом оба завалились в кусты и захрапели. Их никто не гнал.

Анна Ивановна поставила на стол под яблоней маленький телескоп. Луна взошла, в телескоп были видны её таинственные кратеры и серебряные поля. Владик с заплаканными глазами заворожённо высматривал лунные тайны. Семён Иванович мыл посуду. Из комнаты Хомяковых доносились всхлипы и шёпот. Днём тётя Ася хотела, или делала вид, что хотела, уехать из замка и навсегда порвать с сестрой, которая нагрубила ей, наговорила несправедливостей, обвинив её в том, что она, самоотверженная мать, калечит Владика. Благоразумный дядя Юра уговорил жену остаться, напомнив, что в жарком пыльном городе им делать совершенно нечего и пирогов там никто не печёт.

Анна Ивановна сидела за столом рядом с Владиком. В её памяти всплывала унылая квартира на Пушкинской улице, где Ася жила вдвоём с матерью — красивой и нервной женщиной, которая частенько колотила дочь. Мать требовала, чтобы Ася хорошо училась и дружила только с интеллигентными мальчиками из хороших семей. Когда нарисовался толстенький румяный Юра, Ася уехала от матери, та вскоре по какому-то поводу прокляла молодых и умерла от рака, «так и не простив». «Всё возвращается, всё возвращается», — думала Анна Ивановна. Ей было жаль Владика. Она видела, как днём он пытался общаться с детьми. Когда мать выпустила его к Петиным гостям, он тут же прервал их игру, заявив, что она «тупая», и предложил инсценировать «Песню о Роланде». Оказалось, что кулотинские мальчики плохо знакомы с французским эпосом, и он стал их высмеивать. Тогда близнецы Марины Борисовны согласились поиграть с Владиком. Они сбегали во флигель, взяли золы из печки, напали на Владика и вымазали ему лицо, сказав, что он будет мавром. Они-то читали «Песню о Роланде». Но играть хотели в биороботов.

Расстроенный Владик заперся с книжкой в отхожем месте. К нему в дверь барабанила мать — она всегда следила за тем, сколько времени сын проводит в туалете, боясь, что он будет предаваться там «нехорошим вещам». «Не выношу детский онанизм!» — злобно сказала она прибежавшей на стуки сестре. Тут-то и произошёл скандал. Анна Ивановна, дрожа от волнения, потащила её в комнату и зашептала со слезами на глазах: «Нельзя унижать, нельзя давить, нельзя уничтожать, нельзя корёжить... Человек, который смеётся... Посадили ребёнка в причудливой формы кувшин и растят несчастного уродца!» Что ещё говорила Анна Ивановна — неизвестно, потому что её слова потонули в возмущённом вопле сестры.

Через пару дней тётя Ася совершенно успокоилась. Она тешила своё тщеславие, предвкушая, как расскажет знакомым, что летом её сына воспитывал мусью: Владик не отходил ни на шаг от Пети и Семёна Ивановича, который с утра до вечера с педагогическим пылом Понократа развлекал детей. Они точили ножи, строгали палки, косили траву, прыгали через канавы, лазали по деревьям, рассматривали лишайники, слушали птиц, ловили рыбу. Когда тётя Ася попыталась загнать Владика в дом для урока музыки, Семён Иванович довольно резко ей возразил. Он сказал, что мальчики заняты: они чертили план усадьбы. Тётя Ася заговорила про музыкальное будущее Владика в Швейцарии. Семён Иванович сказал, что у Влади живой ум естествоиспытателя, что он не рвётся музицировать, что он не создан для скрипки, и ей, пожалуй, не стоит «péter plus haut que son cul». Хомякова попросила перевести это выражение. Француз заглянул в компьютерный словарь, потом встал в почтительную позу и сказал: «Мадам, не надо старайтесь пёрнуть више ваша задница». Возмущённая Хомякова залепетала: «Да как вы можете так со мной разговаривать! Я — интеллигентная женщина!» — «А я — барин, Симон Воронин, хозяин этот шато!» — раздражённо сказал француз. «Барин» посоветовал обомлевшей тёте Асе развеяться — погулять, почитать или заняться полезным делом, например, приготовить обед. Со смиренным видом Хомякова пошла в свою комнату будить мужа. Он лежал на кровати и мирно сопел, на его вздымающемся брюхе покоился молитвослов. Она растолкала его и злобно прошипела: «Хватит дрыхнуть! Нужно почистить картошку!», а потом прошептала с отчаянием: «У неё всё будет лучше, чем у меня!» Дядя Юра захлопал глазами, подхватился и побежал на кухню.