Лера Манович - Первый и другие рассказы

— Летучей мышью!

— Кем? — Саша изменилась в лице.

— Да-да, именно так они и думали. К подобному заключению их подтолкнул тот факт, что мыши часто селились именно в часовнях и церквях. Никак по-другому объяснить факт существования таких странных животных они не могли.

— Но это же неправда?

Евгений Евгеньевич озабоченно посмотрел на Сашу:

— Вы меня пугаете... Честно скажу — я не понимаю, что вы с вашей чувствительностью и склонностью к мистицизму делаете на биофаке.

— Сумку вот сюда ставьте, — полная медсестра с добродушным лицом показала Саше на стул у двери. Зеленые тени на веках идеально гармонировали с зеленой хирургической шапочкой.

— Телефон выключать? — спросила Саша, уставившись в серый кафельный пол и внутренне ужаснувшись от мысли, что медсестра специально подобрала тени в тон шапочке.

— Вам много звонить будут?

— Вряд ли.

— Оставьте, не надо... Раздевайтесь вон там, на кушетке...

— Тааак... не волнуйтесь... сейчас укольчик сделаем... — медсестра умело нащупала пальцем вену на Сашиной руке...

Саша лежала и смотрела на ровные ряды круглых лампочек в потолке, на складки ткани с выцветшим пятнышком чужой, много раз прокипяченной и простерилизованной крови, прикрывающей ее разведенные в стороны колени. Ее затошнило, и она прикрыла глаза...

В комнате не было никого, кроме маленькой летучей мыши, которая ровными кругами летала под потолком. Саша, медленно двигая зрачками, следила за ней, ощущая при этом необыкновенное спокойствие, почти радость. Мышь летала кругами, спускаясь все ниже, и, наконец, присела совсем рядом, по ту сторону простыни, прикрывающей колени. Саша заволновалась. В сумке на стуле громко зазвонил мобильный. Саша хотела пошевелиться, но тело совсем не слушалось.

В следующую секунду невыносимая боль пронзила ее живот, словно кипятком окатила тело снизу вверх, забираясь под ребра, и, оглушенная собственным криком, Саша полетела над белой пустыней с красным пятнышком солнца, широко распластав огромные черные крылья...

Чья-то рука била Сашу по щекам. Она с трудом открыла глаза и увидела рябое с зеленым лицо медсестры и рядом Веркино — с телячьими полными ужаса глазами.

— Как вы себя чувствуете? — спросила медсестра.

— Херово.

— Ага, все нормально, очнулась, — сказала медсестра и ушла.

— Сашка, это ужас! Тебе кто-то обзвонился! Я еле выдержала, чтоб трубку не взять! А вдруг он это? Сказать, что передумал? — затараторила Верка.

Саша сильно побледнела:

— Кто?

— Да не знаю, номер не определился... Саш, ты как?

Та ничего не отвечала, и Верка, подвывая, снова побежала за медсестрой...

Саша вернулась домой только через три дня. Сопровождала ее преданная Верка. В одной руке у Верки была сумка с вещами, в другой — пакет с картошкой, маслом, помидорами и колбасой.

Стояло бабье лето, в квартире пахло теплой пылью. Над мусорным ведром кружились дрозофилы.

Саша, бледная и потухшая, присела на табуретку у стола. Она машинально следила, как Верка деловито рассовывает продукты, выливает прокисший суп, чистит картошку. Закончив с делами на кухне, Верка по-хозяйски направилась в комнату, погудела пылесосом, отдернула шторы на окне...

Услышав вскрик, Саша вошла в комнату. Верка стояла у окна и пальцем показывала на подоконник. Там, у блюдца с высохшим молоком, лежала, распластав крылья, маленькая летучая мышь. Все окна были плотно закрыты...

— От жажды умерла, — сказала Саша, подошла к окну и снизу вверх провела пальцем по крошечному тельцу. Шерстка безжизненно взъерошилась...

— Щас, — Верка сбегала на кухню, и, вернувшись с веником и совком, решительно подошла к подоконнику.

— Нет, не надо, — сказала Саша. — Давай ее похороним.

— Похороним? — удивилась Верка.

— Да.

— А ты брать ее не боишься?

— Я теперь ничего не боюсь, — усмехнулась Саша.

Потом они пили на кухне чай, за окном лил дождь. Верка вспоминала смешные случаи из школьной жизни, Саша устало улыбалась.

И все было почти как раньше.

Тот день Андрей Петрович помнил отлично. Было пятое сентября, вторник. Марина, его единственная внучка, пошла во второй класс.

В полдвенадцатого он пошел забирать её из школы. Жена Маша, стоя в фартуке в коридоре (она всегда провожала его) сказала:

— Андрей, плащ не надевай, там тепло. Бабье лето началось.

Андрей Петрович повесил плащ назад, но почувствовал раздражение.

Маша, крупная блондинка, в которой было что-то кошачье, была моложе Андрея Петровича на тринадцать лет. Хозяйство она вела отлично, женщиной была тихой и ласковой, и жила за Андреем Петровичем беззаботно, как ребенок. Когда ему исполнилось шестьдесят три и здоровье начало пошаливать, Маша все чаще стала опекать его по каким-то ничтожным мелочам. Андрея Петровича это злило.

— В магазин заедете? — спросила Маша.

— Нужно?

— У нас хлеб к обеду плохой, сметаны нет. И мыло всё кончилось еще вчера. Руки вымыть нечем.

— Куплю, — кратко сказал Андрей Петрович и вышел.

Выйдя из подъезда, Андрей Петрович сперва повернул налево, к стоянке. Но день в самом деле был отменный — теплый, солнечный. «Что я все на машине? — подумал он, — так пройдемся, пешком. Мне и врач советовал».

Школьный двор, еще вчера пустой и мокрый, ожил и галдел детскими голосами на все лады. Небрежно валялись у порога портфели, на них — куртки и кофты, нужные еще утром и сброшенные теперь, когда лето вернулось.

Андрей Петрович позвонил в класс, попросил Марину Савельеву и встал за стеклянную дверь в ожидании.

Ему был виден длинный коридор с полом, выложенным черно-белыми квадратами, и начало лестницы. В маленьком коридорчике было душно, Андрей Петрович достал платок и вытер лицо. Тут, у дверей, толклись только родители первоклассников, остальные ждали на улице.

Андрей Петрович в жизни бы не признался, но он не мог отказать себе в одном удовольствии — увидеть, как Мариночка, беленькая, вечно растрепанная девочка, задумчиво спускается с лестницы, потом бредет по коридору до раздевалки. Потом рассеянно поднимает взгляд, видит за стеклянной дверью Андрея Петровича — и лицо её озаряется. Поначалу, когда она пошла в школу впервые, это вышло случайно, потом она будто стала подыгрывать деду. Пошел уже второй год, а им все не надоедало.

Взяв в раздевалке вещи, Мариночка садилась на школьный диван и неловко переобувалась. И Андрей Петрович не мог насмотреться. Поворот головы, глаза светлые, но слегка раскосые, неловкая грация крупного детеныша — она была так похожа на бывшую жену Ольгу, бабку, с которой они разошлись давным-давно и которая пять лет назад умерла. В ней было всё то, что Андрей Петрович так любил в Ольге, но только будто очищенное от острой и ядовитой чешуи, от того нестерпимо желчного характера, который мучил саму Ольгу и отравлял жизнь остальным.