Лера Манович - Первый и другие рассказы

— Значит, сначала деньги, потом вокзал.

Девочка опускает ручки и задумчиво смотрит в окно.

За окном проносится серая стена с выпуклым рельефом, электричка замедляет ход и останавливается. Стена разрисована граффити, в основном бессмысленными и неумелыми. Но на одном панельном квадрате — выразительное и печальное лицо человека лет пятидесяти с морщинами на лбу и щеках и усталыми еврейскими глазами. Из-за пазухи его куртки выглядывает неземное глазастое и ушастое существо с маленьким розовым носом. Девочка удивленно открывает ротик и тычет пальцем в стекло:

— Мам, кто это?

Мама поднимает лицо от книги, отвлеченно смотрит:

— Не знаю, человек какой-то.

— Бомж?

— Господи, да что за слово, где ты его взяла?!

Мама опять косится на бородатого человека у двери. Электричка трогается. Три человека в оранжевых жилетах, стоя у стены, сосредоточенно отливают на серебристую надпись «КИНО». Один из них оборачивается к электричке и улыбается. У него черное от загара лицо и золотые зубы.

Мама хватает щекастую девочку и отодвигает от окна.

— На, почитай лучше, — мама достает из сумки детскую книжку.

— Я не хочу читать, я хочу смотреть жизнь, — говорит девочка, пытаясь снова придвинуться к окну.

Щекастая девочка даже не догадывается, что попала в самую точку.

Человек, нарисованный на стене, — бомж Лерыч. А белое существо с ангельской мордой — его собака Фенька. Запечатлел их приятель Гоша. Нашел сумку с красками, которую бросили художники-недоучки, убегая от милиции, и увековечил Лерыча с собакой.

Подходящих цветов в сумке почти не было, поэтому у Лерыча лицо кирпичного оттенка, а джинсовую куртку пришлось сделать ядовито-зеленой. И собака получилась голубоватая, а не рыжая. Но в целом очень похоже вышло. Прямо как живые.

Гоша закончил когда-то художественную школу. Педагоги говорили — мальчишка чертовски талантлив. Теперь это был уже не мальчишка, а долговязый то ли мужчина, то ли старик с желтым лицом. Печень.

Впрочем, художественный взгляд и чувствительность души он сохранил: часами мог ловить голубя, только чтоб распутать ему лапки, связанные злыми мальчишками. И когда это удавалось, и голубь испуганно взмывал из его худых рук в небо — желтое лицо Гоши просветлялось.

Гоша ходил по вагонам с табличкой: «Помогите инвалиду, нужны деньги на операцию». Деньги на лечение и в самом деле были нужны. Но сколько и на какое лечение — Гоша давно уже не помнил.

Однажды утром он так и остался сидеть на полу среди шелухи и окурков, прислонившись спиной к стене и вытянув вперед длинные худые ноги в разных носках. Вокруг него в первых лучах солнца бродили и ворковали его любимые голуби.

Феньку нашли под деревом, недалеко от станции. Нашел ее Лерыч. Щенок был совсем крошечный, но сразу видно — благородных кровей. Как он там оказался — сказать трудно. Никогда и никто по доброй воле не бросил бы такую кроху.

Едва Лерыч наклонился, увидел эти круглые глаза и приветливо-беспомощное шевеление хвостика размером с мизинец — как полюбил сразу и навсегда.

Вначале он назвал ее Му-Му. Не для смеха, а чтоб ее имя было проще выговорить Толику, мальчику немому и умственно отсталому. Но Толик все складывал губы, пускал пузыри и говорил не Му-Му, а скорее Пфе-Пфе. Так щенок стал Пфенькой, а потом уж просто Фенькой.

Фенька оказалась существом чувствительным и благородным. У Лерыча давно уже не было ни квартиры, ни дачи с креслом-качалкой, ни жены — кандидата наук. А вот Фенька была. Как будто маленький уголок, деталь из той, давно утраченной, жизни случайно вылез в этой — новой и безрадостной.

Сам Лерыч был человеком непростым. Во-первых, наполовину еврей. Во-вторых, с высшим образованием.

Он, к примеру, читал «Москва-Петушки» Ерофеева, и не просто читал, а помнил наизусть цитаты. Ему казалось чрезвычайно забавным сесть на Курском вокзале рядом с кем-нибудь понимающим, да и процитировать ему на память что-нибудь. Но люди попадались неподходящие, текст не узнавали и смущенно отсаживались подальше от странного человека.

Сын Толик появился у Лерыча пять лет назад. Родила его Машка, девка с загадкой в лице, но совершенно пропащая. Лерыч не знал точно — был ли это его сын или чей еще, но Машка сказала ему так:

— Тебе рожать буду.

Так Лерыч стал отцом Толика.

Машка была низенькая, вся коротенькая и широкая. Хороши в ней были только грудь да лютый бабский характер. Когда Толик был совсем маленький, и, присев где-нибудь в тени, Машка доставала из-под растянутой майки грудь — правильно округлую, белую, с крошечным розовым соском, — Лерыч смотрел и не мог насмотреться. И понять тоже не мог: как и зачем явлена такая красота тут, между испитым лицом и грязной юбкой, зажатая в короткопалой, грязноватой машкиной руке, красота, которую небрежно мяли, кладя в рот глупого Толика. И зачем, собственно, это чудо явлено в самой Машке, пьющей и пропащей. Весь ужас облезлых стен, тряпья на полу и лиц, превратившихся тоже в какое-то человеческое тряпье, будто освящался белым, прекрасным овалом этой груди. Это был атрибут красивой жизни номер один в жизни Лерыча.

Впрочем, Машка была не так глупа, чтобы «чудо» это не видеть и за собой не знать. Часто, напившись и «распоясавшись», подходила к кому-нибудь из «интересных» мужиков и, задрав грязную рубашонку, демонстрировала единственную свою красоту. Лерыч сильно ревновал, но грех этот ей прощал.

Машка прожила не то чтобы вместе, но рядом с Лерычем четыре года, а в одно утро просто исчезла вместе с небольшой денежной суммой, которую Лерыч хранил у себя в потайном кармане. Такое бывало с ней и раньше. Загуляла. Но когда она не появилась и на третий день, Лерыч пошел искать. Исходил все участки и пути, похудел и осунулся. Машки нигде не было.

Ходили слухи, будто какой-то проезжий художник взял ее к себе, сраженный белоснежной красотой с маленьким алым соском. Лерыч и сам хотел бы в это верить. Но знал, что никакие художники Машку не забирали, а забили ее где-то до смерти за вспыльчивый характер и бабскую злобу. Сколько раз она и ему в приступе пьяной ненависти ко всей этой паскудной жизни раздирала лицо в кровь. Даже маленькому Толику, который и мухи никогда не обидел, доставалось. За то, что получился некрасивым и глупым.

— Вот ведь, какая амбициозная баба, а в бомжи пошла, — с горькой иронией говорил про нее Гоша и сплевывал...

Толик быстро от матери отвык. Лерыч тосковал, но виду не подавал. И по атрибуту красивой жизни номер один, и по самой Машке — злой и давно к нему равнодушной.

Лето пронеслось легко и почти весело. Погода стояла жаркая, ночевать можно было где хочешь. Толик подрос, окреп, и в лице его появились черты, отдаленно напоминающие Лерыча в молодости. Фенька тоже подросла, освоилась. У нее был особый собачий дар: повиливая рыжим хвостиком, она умела так посмотреть в глаза, что пирожки, мороженое и все, что пьют и едят на станции, сыпалось на нее, как из рога изобилия.