Жорж Старков - Анархо

Лидс окинул взглядом новое обиталище. Из кухонного убранства — сурово вросшая в угол, чуть пожелтевшая глыба холодильника, небольшой стол, с выгоревшей, некогда цветастой клеёнчатой скатертью, одинокий табурет, аккуратная газовая плита-инвалид на четыре конфорки, с провалом чёрного круга, вместо регулятора одной из горелок, заметно свежая металлическая раковина и нависающий над ней небольшой посудный шкафчик.

В комнате всё было ещё проще. Глаз смог зацепиться лишь за узкую кровать, одну пустующую тумбочку, вторую, с небольшим старым пузатым телевизором, да за высокий строгий шкаф, кокетливо приоткрывший одну из створок.

Туалет с ванной оказались совмещёнными и достаточно чистыми. Правда, ванной это можно было назвать с большой натяжкой. Небольшой поддон, уныло повесившая над ним голову лейка душа, да ширма непромокаемой занавески — вот и вся ванная. Впрочем, это обстоятельство Лидса мало затрагивало. Вылёживаться часами в мыльной воде он считал делом изнеженных барышень. Быстрый контрастный душ, без лишних изысков, вроде ароматных гелей и бальзамов — вот то, что необходимо. А остальное — капризы.

Сумка отправилась в шкаф, а, непонятно почему налившееся незваной усталостью тело, на кровать. Старые пружины поскрипывали и неприятно кололи рёбра. Пришлось сварливо поёрзать, чтобы устроиться более ли менее приемлемо. А после, немые стены и перекрытия заговорили. Оказывается, чтобы услышать, нужно просто слушать. Пусть даже, пугливую тишину.

Сверху глухой дробью пронеслись чьи-то непоседливые ножки. Скорее всего, детские. Шажки шустрые, короткие. Вслед поползла усталая и более тяжёлая поступь. Наверное, пострелёнок побежал творить то, чего не следовало, и кто-то из родителей вяло следовал унылым конвоиром. Справа за стеной бубнил бесконечно тревожными новостями телевизор. Слов не разобрать. Лишь отливающий теми или иными интонациями гул. Как ни странно, он показался вовсе не раздражающим, а, напротив, умиротворяющим и даже убаюкивающим.

Веки налились тяжестью, опустились непроницаемой ширмой. Хотелось разобрать вещи, осмотреться повнимательнее, но силы, казалось, куда-то испарились. Странно… Ещё час назад хотелось резво ввинтиться в эту жаждущую бесконечного движения жизнь без остатка. А теперь состояние неведомо откуда нахлынувшего покоя укрыло с головой, заставляя просто бездвижно лежать и неспешно смаковать мысль за мыслью.

Может, так и должно быть, когда снова обретаешь свой угол? Место, где можно спрятаться от всего, что ежесекундно атакует со всех сторон, и просто замереть на миг. Миг, который может продолжаться сколько захочешь. Ровно до того момента, когда горячее сердце снова не прикажет размять затёкшие ноги, спешно намотать на кулаки эластичные бинты и закусить капу. Момента, когда сама жизнь становится чем-то большим, нежели вялый сплав по течению времени.

Но пока сердце бьётся размеренно и вовсе не стремится выпрыгнуть из груди. Удар за ударом, удар за ударом… Так тихо, будто и нет его совсем. И, самое главное, другого не хотелось. Пока не хотелось… Просто жить. Просто мерный сплав по течению.

Идеальная ночь. Прекрасная в своей, созвучной самому внутреннему естеству, вибрации, поглощающей разум слегка давящим на слух придорожным шумом. Совсем не таким, как последнюю неделю, когда под окнами тяжёлые катки впрессовывали горячий асфальт в загодя обгрызенное полотно. Каждую ночь, с полуночи и почти до самого утра… Сейчас всё по-другому.

Микроавтобус Вовы Шарика почти неслышно шелестит резиной протектора по федеральной трассе, несясь наперерез заказному фанатскому басу. Снова выезд, как раз кстати. Встреча с дружественным околофутбольной легионом, товарищеский рукопашный схлёст, а после протяжные и шумные посиделки. А, заодно, хорошее алиби. Автобус тронулся с места ещё за несколько минут до того, как небольшое помещение в жилом многоквартирном доме озарилось весёлым пламенем. Это было прекрасно… Так, как и должно было быть.

Картинки стройным диафильмом снова и снова выстраивались у Лидса в памяти. Прокручивались, чуть услужливо притормаживая, то одним слайдом, то другим. Вот друзья, как и в прошлый раз, вчетвером, нерушимым квадом, идут к месту, несмотря на тьму, скрывая лица полумасками.

Вот Бэкхем отделяется, заворачивает за угол, ныряя во двор, чтобы через минуту скользнуть в нужный подъезд, заблокировать второй выход. Вот оставшаяся троица скользит вдоль тыльной стороны дома, не таясь, встаёт на крыльцо бывшей ветаптеки. Теперь здесь продают совсем не ошейники, средства от паразитов и корма для братьев наших меньших. Машины подъезжают, курьеры берут товар и укатывают в разные концы города, раскладывать яд новой эры по неприметным щелям. Заявления местных жителей во все инстанции, уже год как, служат, в лучшем случае, для заворачивания рыбы. Никто не хочет менять текущий порядок вещей, ведь он всех устраивает… Всем нужны деньги. И вовсе неважно, чем именно фантики федерального банка могут провоняться.

Картинки ускоряют свой бег. Вот Барбер гулко стучит в металлопластиковую укреплённую с внутренней стороны решёткой дверь. Этот «магазин» трудится круглосуточно, но небольшое окошко открывается с ленным запозданием. Заспанные глаза не сразу замечают маски. Но даже когда крепкие пальцы вгрызаются в жёсткие мужские волосы — испуга нет, лишь удивление.

— Вы хоть знаете, под чьей это место крышей?! — успевает вымолвить опоясанный свиной щетиной рот, прежде чем сталь кастета разукрашивает его бордово-алым.

Чернявая голова проталкивается внутрь, и вслед летят, задиристо размахивая огненными хвостами, «коктейли Молотова». Тонкие водочные бутылки с длинным горлышком услужливо разлетаются на куски, сразу после первого и последнего поцелуя с твердью прочной половой плитки. Жидкий огонь растекается столь весело. Вспыхивает в одном месте и озорно плюётся мелкими каплями в стороны, будто в желании поделиться с миром неимоверным счастьем рождения.

После неудачных попыток сбежать через подъезд, слегка поцелованный пламенем продавец распахивает зарешёченную дверь, захлёбываясь кашлем, валится на ступени. Желание жить убивает страх и смятение, но о них нужно напомнить. Молодые ноги тяжёлыми ударами вбивают чернявую голову в землю, ровно до тех пор, пока обтянутое чуть оплавившимся в паре мест спортивным костюмом тело не перестаёт сопротивляться, оставаясь лежать изуродованной куклой. Жуткое и завораживающее зрелище, особенно в отблесках живого первобытного пламени… Эта картинка заставила Лидса злобно улыбнуться. Одними лишь уголками рта, но искренне, протяжно, по-настоящему.