Жорж Старков - Анархо

— И что за способ такой?

— Мантра.

— Мантра?! Типа, Хари Кришна и всё такое?

— Не… Проще. Одно слово — «нет». Говорил, повторять про себя его постоянно. Даже не на допросе. А всегда. Когда ешь, когда на толчок ходишь, когда спать ложишься, чтобы даже во сне твердил: «Нет, нет, нет…» И тогда, когда хочется жить так, что готов задарма душу отдать, начинаешь на автомате кричать «нет». Это почти сумасшествие. В голове кричит: «Я всё подпишу!» А язык сам долдонит: «Нет, нет, нет…» А потом уже как-то привыкаешь… Некоторые, кстати, так умом трогались. Свобода в нашей стране стоит дорого. Иногда даже рассудка…

— И, к чему ты это всё рассказываешь?

— К тому, что мы для системы — блохи, которых просто перетрёт чёртова вечная мельница. А система за этих мразей. И поэтому я слишком боюсь проиграть.

— Значит, надо собираться.

— Значит, надо…

— А куда?

— У нас большая страна, — пожал Лидс плечами. — Хоть и не особо приветливая. «Анархо» только жалко.

— А чего жалеть? — с усмешкой вопросил Барбер. — Уйдём только мы, а «Анархо» будет жить.

— Какое без тебя «Анархо»… — устало зашвырнул Лидс уже давно угасший окурок во тьму позднего вечера.

— Мы создавали её вместе, но ты так ничего и не понял… Анархия — это не хаос. Анархия — это порядок без господства. Мы отбирали хороших ребят, понимающих суть… Каждый из них знает, что делать. Так что, «Анархо» будет жить. Или же я просто верил в то, чего никогда не было…

Когда мрачность и чуть подёрнутая проседью снега грязь окраинных промзон сменилась заброшенным простором полей, всё стало каким-то бесцветным и протяжным. Редкие деревца — вчерашняя поросль, будто не пролетали мимо размазавших слёзы окон, а мерно шествовали. В прискорбии склоняли косматые головы, украдкой заглядывали в тусклые глаза. Строгие столбы не мельтешили своей одинаковостью, а словно отсчитывали мерный ход жизни от нулевой отметки. От золотой середины, что была отчётлива и ярка. Что не давала скатиться в безалаберное детство, но и не позволяла слишком сильно повзрослеть. Не позволяла забыть то, во что верилось так легко и просто, в то время, когда жизнь всеми своими знаками каждую минуту разоблачала лживость прочих идеалов.

Барбер в очередной раз коротко чиркнул колёсиком зажигалки и огненный язычок услужливо лизнул краешек сигареты. Мелкая щёлочка меж скрипучим стеклом и рассохшейся резиной принялась старательно всасывать сизые невесомые нити.

— Задолбал дымить… — буркнул с водительского сидения Шарик.

— Вентиляция, — одними глазами кивнул Барбер на щель и в авто снова повис мерный шелест чуть влажной дороги.

— Долго ещё ехать? — устало потянулась Оля, разминая затёкшую спину.

— Час. Может, полтора… — отозвался Лидс с переднего сидения. — Может, чуть больше.

— Неудобно? — участливо попытался размять девичьи плечики Бэкхем, одновременно ненавязчиво отвоёвывая у Барбера место, чтобы единственной даме было не так тесно.

— Нормально. Устала просто. Да и вообще… — грустно улыбнулась Оля, свернулась калачиком, подобрав под себя ноги, и уткнулась лбом в холод расчерченного водою стекла, укрывшись тёплою и сильною мужской рукой.

Барбер едва заметно, даже для самого себя, улыбнулся. Так редко приходилось видеть, как кто-то из друзей спускает с кончиков пальцев чистую, пусть и немного корявую нежность. Нежность…

Перед глазами снова пронеслось всё то, что сейчас представлялось каким-то нелепым фантомом. Всё будто во сне, да и то в чужом… Бесцветный, с оттенком презрительности взгляд супруги… Вьющийся у ног сын… Холодная, будто выветренная квартира и эта фраза: «Ты принял решение?» Ни расспросов: «Где был все эти дни?» Ни истерик, ни гнева, ни намёка хотя бы на любопытство. Стерильное ничто. Бесчувственное. Пустое. Вакуум. Лишь зарывшиеся в мягкости детских волос пальцы не давали провалится в эту немо ревущую пустоту.

— Так, ты принял решение? — не отрывая холодного взгляда, допытывалось Оксана.

— Какое решение? — вяло пытался увернуться Барбер.

— Егор, не валяй дурака, — в презрительной усмешке кривились женские губки. — Хотя, ты же по-другому не умеешь.

— Я не знаю…

— А чего тут знать? Либо делаем, как цивилизованные люди, либо я всё сделаю сама. Ты же понимаешь, что суд будет на моей стороне.

— Это ещё вилами по воде писано, — бессильно хмурился Барбер, прекрасно понимая, что супруга права. Мать — особый статус. Отец — лишь набор из четырёх ничем не примечательных букв. По крайней мере, в России.

— Значит, на развод подаю сама, я правильно тебя поняла? — не отступала ни на миллиметр Оксана.

— Мне уехать надо. Вам бы тоже не мешало…

— Что?! Уехать? Нам?!

— Это на время. Просто так нужно…

— Ну, ты и скот! — личико будто сморщилось в презрении. Словно все черты медленно сползли с середине лица, сосредоточившись вокруг прямого, чуть вздёрнутого самым кончиком, носа.

— Это просто перестраховка! — едва внятно мямлил Барбер, пока Оксана металась по квартире, судорожно сбрасывая вповалку свои и детские вещи в пузатые чемоданы.

— Ублюдок! Какой же ты ублюдок! — неустанно повторяла она, брезгливо отводя глаза от супруга — без двух минут чужого человека.

Такси увезло двух самых любимых в сторону вокзала, за двадцать минут до того, как старенький «Опель» скрипнул тормозами у подъезда. Зелёный, кое-где проржавевший, ровесник самого Шарика — всё, чем расщедрился отстойник угнанных авто, в обмен на верного и безотказного «Фольца». Но, казалось, возраст вовсе не помеха и старичок-немец резво увозил всё дальше и дальше от города, в котором осталось столько всего… И уличной околофутбольной славы. И надежд на нечто простое и понятное. И чаяний, что всё ещё может, скрипя проржавевшими шестернями, встать на свои затянутые паутиной места.

— На следующем указателе направо, — буркнул слева Бэкхем, для привлечения внимания чуть хлопнув водительский подголовник. — Проедешь посёлок по прямой и налево. Там опять по прямой, потом скажу куда завернуть.

Шарик молчаливо качнул до блеска выбритой головой, угрюмо поправил зеркало заднего вида, снова уставился на пустую дорогу.

Когда мимо проплывали приземистые домики главной поселковой улицы с редкими витринами и вывесками, на стекло упали первые снежинки, словно прочерчивая границу между дождливым городом и деревенской стужей. За первыми уселись вторые, потом третьи. Небо словно волнами штурмовало неуступчивость осени Южного региона, решив начать подбираться к его сердцу с периферии. Сначала осторожно, будто проводя разведку боем. А потом всё увереннее и настойчивей.

Сменившая выщербленный асфальт грунтовка предстала девственно-белой простынёй. Невинность цинично оскверняли колёса старого немецкого седана. Сначала вдоль протяжного, казалось, навеки уснувшего поля, потом искорёженного степными ветрами пролеска. А потом мимо кривобоких карликов-домишек, коих Барбер сумел насчитать всего-то с пару десятков, пока автомобиль, чертыхаясь, прыгал по ухабистости единственной здешней дороги.