Жорж Старков - Анархо

— Ну, так поехали. Я вообще считаю, что зря мы так кипишуем. Если бы эти уроды хотели — давно бы всех в розыск объявили. А, так…

— А откуда ты знаешь? — отвлёкся Шарик от голодного печного зёва.

— А к тебе это, как раз, не относится! — припечатал Лидс ремарку. — Тебе, так-то, светиться не стоит. Мало ли…

— Так, что? — воодушевился Бэкхем. — На «мячик»?

— Да вы что, совсем больные?! — вмешалась Оля, обессилено уронив руки. — Откуда вы знаете, ищет вас кто или нет? Может, все мы до сих пор живы и не в тюрьме, только потому, что вовремя уехали?

— И что? — брякнул Лидс банкой о стол. — И сколько тут сидеть? Как мы узнаем, ищут нас или нет? Симки мы скинули, никому не звоним, шухеримся… Надо же почву прощупать. Если реально ищут или официально в розыск подали — одно дело. А если всё не так уж и…

— Не как, «не так уж»? Они в Славу стреляли!

— Они в Славу попали, — поправил брат сестру. — А стреляли во всех. Не нуди, короче… Так что, Егор? — вопросительно и, казалось, с полной готовностью принять решение своего лидера, уставился Лидс на Барбера. — Едем?

— Едем, — чуть замешкавшись, кивнул он. — Только, Вова, не обессудь… — похлопал он по плечу Шарика. — Но тебе на стадион, сам понимаешь…

— Ага, — покачал Шарик уже успевшей чуть обрасти головой, — красавцы. Ни в чём себе не отказывайте.

— Да ладно тебе, — приобнял его вмиг повеселевший Бэкхем. — В баре посмотришь каком-нибудь.

— В баре?! — угрюмо вопросил Шарик. — А за руль кто сядет?

— Я сяду! — успокоил его Бэкхем. — Специально пить не буду, чтоб тебе не так обидно было. Посидишь, пивка хряпнешь! А мы после «мячика» сразу за тобой и обратно. Договорились?

— Вот, спасибо! — буркнул Шарик. — Какие вы все добрые! Козлы, блядь…

Город заползал в лёгкие почти неощутимым, не в пример деревенскому, морозцем. Щекотал шею, покусывал заросшие щетиной щёки, оседал на губах чуть горьковатой младостью жизни. Настоящей, бурной, мягко, но безапелляционно затягивающей в свой водоворот. Хотелось жить. Так хотелось…

Гул лениво всасывающего в себя люд стадиона словно подстёгивал к движению. Неважно куда! Неважно зачем! Лишь бы не сидеть на месте, в забытой Богом и людьми глухомани, скрывающейся средь одичавших за постсоветские годы полей.

Жаркие рукопожатия таких же, как сам и гулкое похлопывание по плечам, словно въедливо нашёптывали, а иногда в голос кричали: «Мы рады, что ты с нами! Мы рады, что ты лишь ненадолго пропал из виду…» Ненадолго…

Это «ненадолго» свербело у Лидса в висках разбуженной из спячки беспокойной пчелой. Или просто он сам, наконец, проснулся? Сколько ещё придётся скрываться в глуши? Сколько дней, недель, месяцев пройдёт до того заветного карт-бланша, когда судьба скромно кивнёт, давая понять, что можно жить дальше?! Жить, а не уныло разменивать свет и мрак, устало перелистывая страницы собственной неписанной повести.

Казалось, в этих вопросах уже было решение. Оно сплеталось не из того, что хочется, а из тех тончайших нитей несогласия с угрюмой данностью. Из вопроса: кто он? Кто такой Михаил Ларионов? Кто такой Лидс? И ответ всплывал нестерпимой однозначностью. Он — это он. Свободный. Живой. Дерзкий. Вовсе не усталая, загнанная в укромную тень глубокой норы, крыса. Нет! Человек должен идти по жизни с прямой спиной и высоко поднятом подбородком. И всегда бить первым. Всегда! Иначе первым ударит кто-то другой. И тогда, не факт, что хватит сил подняться.

Всё это бурлило в голове Лидса, перекликаясь и сливаясь в нечто общее, клокочущее, требующее выхода наружу. Сейчас! Немедленно! И пренепременно навсегда! Живая энергия, протискивающегося сквозь рамки металлодетекторов народа, сеяла искры на сухость давно залежавшегося хвороста.

— Что, как? — нежданно толкнул в бок Будда и расплылся в чуть хитроватой улыбке.

— Что «как»? — отозвался Лидс, крепко пожав распахнутую ладонь, одновременно пытаясь отыскать взглядом Барбера. Тот был чуть в стороне от напористо тянущего на стадион потока и что-то живо вещал ребятам из фирмы. Очевидно, у рядовых парней из «Анархо» накопилось много вопросов.

— Куда пропали? — продолжил Будда, видимо решив разложить на составляющие свой всеобъемлющий вопрос.

— Да, так… — как можно беззаботнее пожал Лидс плечами. Что-либо пояснять или же совсем откровенничать без присутствия лидера не хотелось.

— Ну, так — значит, так, — чуть скривился Будда, попутно поздоровавшись с кем-то их златановских, зарывшегося лицом в высокий воротник. — Я не праздно интересуюсь, — продолжил он, чуть выталкивая из Лидса общего потока. — Тут про вас спрашивали…

Медленно, но нетерпеливо и даже парадоксально бодро ползущая вперёд змея разношёрстного люда осталась по правую руку. Кто-то оглядывался. Кто-то пытался поздороваться. Много знакомых лиц. Слишком много, чтобы что-то уточнять.

— Кто спрашивал? — наконец отозвался Лидс, когда несколько вальяжных, но скорых шагов, расширили зону личного пространства до приемлемой.

— По ходу, мусора, — чуть прищурившись сознался Будда. — У молодняка на «нулевом тайме» выведывали. У моих, у златановских, просто у ультры. Да, и у ваших тоже, насколько я понял. У касс, да в парке тёрся какой-то горбоносый…

— И что спрашивал?

— За корефана твоего, за Шарика интересовался. Мол, такой-то такой-то, будет сегодня? Не видел ли кто? Но, эту чурку даже поросль раскусила. На лице написано: «мусор». Так что, не ссы, — как-то по отечески ухнул по плечу Будда. — Так, а что за проблемы у Вовасика?

— Да, так… — замялся Лидс. — Припарковался неправильно.

— Припарковался, говоришь… — усмехнулся Будда, снова хлопнул по плечу, кивнул в сторону непозволительно узкой рамки металлодетектора. — Ладно, пошли. Вон, младший ваш уже на взводе.

На контроле билетов и досмотре Бэкхем уже о чём-то переругивался с глыболицыми ментами, ярко жестикулировал, картинно выворачивал пустые карманы. Отчего-то это показалось крайне забавным. Губы Лидса сама собой растянула широкая улыбка, а из головы всё смурное и тягостное словно вымело жёсткой щетиной вечной спутницы грустных дворников. Вместо всего того, что неуклюжим свинцом отягощало думы, встала комичная картина, где он сам, точно также выворачивает карманы, звонко посыпая асфальт озорной звонкой мелочью, может быть, даже разрывает на груди молнию, призывая «блюстителей закона» взглянуть на его честное сердце.

Стало смешно и даже чуточку счастливо. Ноги, немного пританцовывая, легко, почти невесомо, понесли к рамке — вратам в нечто отличное от незримо давящего злобой и смурной ершистостью. От всего того, что другие привыкли звать обычной жизнью…

Холодные пенные волны бились о прозрачность приталенного бокала, так же, как неугомонные мячи в сетке хозяйских ворот. Целых два. Сначала на пятнадцатой минуте. Потом на тридцать четвёртой. Хмельные посетители спортбара горячо бранились и заказывали новую выпивку, переключаясь с созерцания безвольности хозяев поля на обсуждение этой самой безвольности.