Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

И далее — по порядку — потянулось, примерно, следующее: а госпожа Караваева? Не съест же она Андрея? Ах, «искусит»? Лишит «невинности»? Так ведь уже лишила! Если вообще — она. Молодёжь нынче шустрая, и предполагать, будто Андрей до шестнадцати лет оставался девственником… конечно, не исключено, но… что за вздор! Вполне достойный отца Никодима! Отчасти — и всей нашей церкви: склонной половую жизнь — как таковую, саму по себе — считать изначально греховной, нечистой, низкой, которую только обряд венчания делает мало-мальски терпимой в её (церкви) глазах. Как же — «непорочное зачатие»! А у всех остальных, стало быть, — порочно? Преступно? Заслуживает осуждения? Если вообще — не казни?

(Ах, Маша, Маша! И как же ты уловилась на эту дешёвую, жизнененавистническую риторику? Вот уж воистину: внуши человеку, что он виновен — и вей из него верёвки!)

«Стоп, Окаёмов! О Машеньке — после. Сейчас — об Андрее. Ну, уведёт его Елена Викторовна у мамы — снимет квартиру, поможет поступить в дико престижный ВУЗ, возможно, купит автомобиль — и? Тем самым «погубит» Андрея? Избавив его от необходимости тяжким трудом добиваться цели, непоправимо избалует мальчишку? Вздор! Американская пропаганда! В России с пелёнок знают: от трудов праведных не наживёшь палат каменных! Не зря же отечественная пропаганда, не стесняясь, трубит: если у привилегированного издателя тебя напечатали хорошими красками на дорогой бумаге — то, проверяя на прочность, опускают в воду. А вот если в издательстве поплоше и на бумаге сортом пониже, то уж — не обессудь! — в кислоту. (До содержания, разумеется, всем дело десятое.) И если будущее Андрея рассматривать под этим углом зрения, то ему, можно считать, повезло: в лице Елены Викторовны «издателя» он себе найдёт очень даже нехилого!»

Конечно, Лев Иванович понимал, что подобные рассуждения достойны самого отъявленного циника, но… госпоже Караваевой — что? Нужна идиллическая любовь? Эдакий — на необитаемом острове — рай в шалаше? Вздор! Хорошо уже и то, что она всерьёз обеспокоена судьбой своего юного возлюбленного. Надо полагать, ей за это простятся многие грехи. А самому Андрею? Зубами и локтями всю жизнь прокладывать себе дорогу на кладбище — очень ему улыбается?

Нет, как ни глянь, но если «съедение» «львицей» «младенца» в будущем и предвещает кому-то драму, то только ей — полюбившей мальчишку «львице»! И что же? Из-за возможной в грядущем боли советовать Елене Викторовне обречь себя на мучительные страдания в настоящем? Дудки! Он не отец Никодим! Для такого по-иезуитски изощрённого садизма у него нет и десятой доли необходимой жестокости! Страдайте, страдайте — и вам зачтётся… В посмертии?.. Но ведь сказано же: «Милости хочу, а не жертвы…»

Нет, если Андрею вреда не будет, — а в этом Окаёмов себя убедил — отчего бы Елене Викторовне и не почудить чуток? Да, разумеется, муж, дочка, но… не может же он за госпожу Караваеву решить все её проблемы? Слава Богу и то, что он сегодня не будет беспомощно лепетать нечто маловразумительное относительно Андрея… А пока, до визита Елены Викторовны, можно не торопясь заняться картами Андрюшеньки Каймакова: ибо, благодаря случившемуся озарению, теперь уже не горит — о том, кем быть этому мальчику, теперь можно подумать без спешки…

Лев Иванович набил трубку золотистым турецким зельем, чикнул спичкой, и в этот момент повелительными короткими гудками задребезжал — аж подпрыгивая! — телефон: межгород.

После не получившегося разговора с мужем (никогда не угадаешь, какое очередное кощунство невзначай слетит с языка её легкомысленного Лёвушки! ведь уже пятьдесят, пора бы, казалось, и о душе подумать, а он — мальчишка мальчишкой! ей Богу, будь её власть, взяла бы ремень и… как неразумного дитятю!) расстроенная Мария Сергеевна заперлась в своей комнате и долго молилась Пречистой Деве, дабы Богоматерь помогла ей наставить на истинный путь этого маловера. Или вообще — невера? Нет… положа руку на сердце, она бы не назвала мужа законченным атеистом… в какого-то своего ложного бога он всё-таки верует… в поганого идола! В языческого кумира! О-хо-хо, грехи наши тяжкие! Молиться, молиться и ещё раз молиться, а более, увы, ничего… не ребёнок же — в самом деле… а что? Было бы очень даже невредно «повоспитывать» её Лёвушку как озорника-мальчишку! Дабы он опомнился, пока не истощилось терпение у долготерпеливого нашего Господа!

Поймав себя на этой в общем-то фривольной, имеющей несомненную эротическую окраску — с очень немолодым мужчиной обойтись как с ребёнком! — мысли, Мария Сергеевна жутко смутилась и, распростёршись ниц перед иконой Владычицы, стала умолять о прощении за свой тяжкий (невольный?) грех.

(Воистину — Враг силён! Сколько она себя ни смиряет молитвой и постом, а бесовская похоть нет-нет, да и прорвётся в её мысли! И, главное, там, где её вовсе не ждёшь! Ну, чего бы, казалось, могло быть невиннее, чем о своём маловере муже подумать как о шалуне-мальчишке — ан нет! И здесь соблазн! Бесовское наваждение!)

Как обычно, покаяние перед Богородицей утешило Марию Сергеевну, и, из положения ниц поднявшись на колени, женщина вновь обратилась к Пречистой Деве с просьбой вразумить её непутёвого мужа. Однако долгое стояние на коленях ни к чему не привело — молилось сегодня плохо. То ли особенно свирепствовали адские силы, то ли Машенькин ангел-хранитель взял на сегодня отгул — раздражение, горечь, суетные заботы о мелком, сиюминутном постоянно отвлекали женщину от молитвы. Смирившись с тем, что в этот раз помочь Льву Ивановичу в обретении веры ей не удастся и помня о пагубности уныния, Мария Сергеевна встала, прошла на кухню и скромно поужинала: три небольших варёных картофелины с кусочком чёрного хлеба — разумеется, без масла, но с огурцом. Несомненно — чревоугодие, но совсем отказываться от свежих овощей отец Никодим ей не советовал. И более: он очень не одобрял чрезмерного пристрастия Марии Сергеевны к постничеству, выговаривал ей за это, но, видя подвижническую искренность женщины, всякий раз разрешал её от греха гордыни — немножечко поукоряв и наложив нестрогую епитимью.

Поужинав и тщательно, не жалея соды, вымыв посуду, женщина вернулась в свою комнату — старенький громко тикающий механический будильник показывал без пяти десять — и, не чая дождаться мужа, (ведь наверняка напьётся!) облачилась в длинную ночную рубашку и легла спать. Однако, против обыкновения, сон к ней не шёл. Услышав, как её непутёвый Лёвушка скрежещет ключом, открывая входную дверь, Мария Сергеевна подумала со смесью радости и досады, — нет, кажется, не напился, — но встать и продолжить оборвавшийся в самом начале, важный для неё разговор не захотела: всё сегодня идёт как-то наперекосяк и чтобы не ссориться, а главное, не искушаться — лучше отложить на завтра. Да и вообще: с её стороны было большой ошибкой затевать со страдающим с похмелья мужем мало-мальски серьёзный разговор. Хотя и извинительной ошибкой: принимать или не принимать неожиданное предложение отца Никодима — требовалось решать безотлагательно. Не поздней четверга. А принимать важное решение без согласия мужа — не по православному: что настоятельно подчеркнул сам священник, предложив женщине поменять место работы и, соответственно, заработок. Из банка — с почти восьмисот долларов — перейти бухгалтером в организуемую их приходом православную гимназию, где поначалу предполагалось никак не более двухсот долларов в месяц, да и в перспективе — максимум до четырёхсот.