Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

— Простите, Елена Викторовна, чтобы мы с вами могли разговаривать конструктивно, по существу… свой день рождения вы, конечно, знаете, а время? Хотя бы приблизительно? Утро? День? Вечер?

— Почему же — приблизительно? Знаю точно. Я родилась 28 июля 1965 года в 13 часов 10 минут.

— В Москве, Елена Викторовна?

— Нет, Лев Иванович. В Сосновке. Деревня — не далеко от Тулы. По счастью — большая деревня. Роды у моей мамы начались неожиданно, в город в больницу было никак не успеть, а фельдшерским пунктом у нас акушерка тогда заведовала. Ну, и маму — туда. Хорошо, что — днём. И не в воскресенье — Антонина Степановна оказалась на месте. А когда я родилась, новости по Маяку закончились и как раз пела Эдита Пьеха: «Вышла мадьярка на берег Дуная», — помните, Лев Иванович?

— Я-то, Елена Викторовна, помню, а — вы? Ведь в семидесятые, на которые пришлось ваше сознательное детство, пели уже другие песни. Что-то такое про велосипед, про журавлёнка-несмышлёныша, про русское поле и яблони в цвету — ну, и вообще: у природы, дескать, нет плохой погоды, всякая погода хороша… если градом выбивает всходы — ах, как рада этому душа…

— Погодите-ка, Лев Иванович! Там ведь такого нет?! Там по-другому как-то? Секундочку… «…дождь и снег, любое время года надо благодарно принимать…» Так, кажется?

— Так, Елена Викторовна. Про выбитые градом всходы в песне, конечно, нет… но ведь напрашивается — не правда ли? Это у нас на курсе — Генка Зареченский. Балагур, стихоплёт: на гитаре играл — и пел. Ну, и — переиначивал. И не только эту. Была, знаете ли, такая жутко «популярная» песня: «Партия наш рулевой». Так он и её переделал. И очень даже, стервец, — ехидно. Как это… сейчас… нет, не помню… впрочем, сейчас это уже никому не интересно. Дорулила партия, что называется, до могилы… и если бы только до своей… простите, Елена Викторовна, старею. Ну, и это… потянуло вдруг на ностальгические воспоминания…

Отвлекающий манёвр Окаёмову удался блестяще: плетущийся на костылях монолог Елены Викторовны несколькими не то чтобы очень остроумными, но вовремя и к месту вставленными репликами превратив в живой диалог, астропсихолог сумел расположить женщину к себе. Теперь, надо надеяться, — она сможет поведать и о заветном. Хотя… Разговаривая с посетительницей, Окаёмов одновременно вводил в компьютер данные о её рождении и сейчас, рассматривая выведенную на экран натальную карту Елены Викторовны, мысленно пытался соотнести астрологические показатели с реальной, сидящей напротив женщиной.

«…восходит второй градус Скорпиона… тесное соединение Солнца с Луной во Льве в девятом доме близ Медиума Цели… так-так… похоже, что соответствует… скрытность, властность, некоторая театральность, миссионерские поползновения — всё это в Елене Викторовне просматривается легко… едва ли не после первых пяти минут знакомства… а как у тебя, голубушка, с партнёрскими отношениями и сексом?.. и седьмой, и восьмой дома начинаются в Тельце — обоими, стало быть, управляет Венера… которая в Деве в десятом доме… чувственность, авторитарность, желание критиковать — н-да! Коктейль что надо! Твоему мужу можно, пожалуй, одновременно и посочувствовать, и позавидовать… смотря по тому, какой из множества разнородных граней ты поворачиваешься к нему в данный момент… но это, конечно, в значительной степени и от него зависит… кстати, а существует ли он вообще?.. твой муж?..»

Из дальнейшего разговора скоро выяснилось: да, существует. Из породы, которую называют: ни рыба, ни мясо. Что Елену Викторовну — дико эмансипированную бизнесвумен — в целом вполне устраивало. И на консультацию к астрологу пришла она не из-за проблем с мужем. Нет. Любовник. Мальчишка. Шестнадцатилетний. Сын институтской подруги. Которая, узнав об их связи, кроме того, что учинила жуткий скандал, пригрозила заявить в милицию. И обратиться к колдунье. Ну, в милицию — это, положим, так, сгоряча. Остынет и сообразит, что там над ней посмеются — и всё. А вот к колдунье — другое дело. К колдунье — это серьёзно.

Наконец-то! Преодолев «львиную» гордость и «скорпионью» скрытность, Елена Викторовна заговорила о главном — о возможности «сглаза», «порчи», «остуды» и прочих прелестей народного ведовства. Просто поразительно: ни десять веков христианства, ни семьдесят лет государственного атеизма, ни даже научно-техническая революция не отразились на образе мышления Елены Викторовны — будто бы с Окаёмовым разговаривала не «эмансипированная» россиянка конца второго тысячелетия, а приносящая кровавые жертвы Перуну, Яриле, Волосу испуганная древлянка. Живущая в окружении «лихоманок», «полуденниц», «лесовиков», «вьюжниц», «русалок», «ржаных баб», «болотных дедушек», «оборотней», «домовых» и прочих — перечислять можно едва ли не до бесконечности — персонажей народной фантазии. Или, если угодно, первобытной космогонической мысли. И на этом фоне показной феминизм Елены Викторовны выглядел до того нелепо, что Окаёмов позволил себе мысленно съехидничать: «Н-да, госпожа Караваева! До понимания равноправия между полами, как, собственно, и до понимания равноправия вообще, тебе — в принципе! — предстоит не менее десяти тысяч лет духовной эволюции. Да и то…»

Хотя внешне с похмельем Лев Иванович будто бы справился, однако, поймав себя на том, что, увлёкшись «культурологическими» изысканиями, едва ли не полностью упустил нить разговора, обеспокоился: «Чёрт! Немедленно, — слышишь, немедленно! — соберись с мыслями. Если, идиот, не хочешь распугать своих клиенток!»

— Елена Викторовна, простите. Вам могло показаться, что я несколько не того… не совсем внимателен. Или не склонен всерьёз относиться к вашим проблемам. На самом деле это не так. Конечно, колдовство — не совсем по моей части. А вернее — совсем не по моей. Но… возможности современных колдуний… вы, по-моему, их очень преувеличиваете…

(Именно так! Ни в коем случае нельзя дать понять «дремучей древлянке», что её примитивные метафизические представления он склонен считать если и не совсем чушью, то чем-то достаточно к этому близким.)

— Ведь колдовство, я имею ввиду настоящее колдовство, — а поскольку в «настоящее колдовство» Окаёмов не верил, то, не погрешив против истины, мог иметь ввиду всё, что угодно, — встречается крайне редко, и вероятность того, что ваша подруга отыщет натуральную Бабу-Ягу, а не жалкую самозванку, поверьте, ничтожна.

— Лев Иванович, да при чём здесь Баба-Яга! Баба-Яга — это сказки, а Милка — стервочка та ещё! По институту знаю! И если у неё загорится, вы уж поверьте, достанет хоть из-под земли! Тем более — что сейчас это не проблема! Существует множество разных центров. По телевизору рекламу посмотришь — жуть! И «приворожу», и «отворожу», и «присушу», и «высушу». Да ещё — с молитвой!