Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Перед зданием школы стоят уже десятки машин. Звенит звонок. Люди торопятся через школьный двор к входу. Я прислоняю свой велосипед к засохшему каштану, под которым еще чудом сохранилась подпорка, и тоже прибавляю шагу. Мне хочется поскорее попасть к моему окну, откуда раньше я часто видел, как она приближается к входу. В большом аквариуме, где когда-то держали экзотических рыбок, теперь беспокойно порхают рисовые зяблики, время от времени натыкаясь на прозрачные стенки.

— Маартен, привет.

Кто же это такой? Светло-каштановые волосы, лицо, усыпанное веснушками. Он говорит еще что-то, не обращая внимания на мои рассеянные ответы, а я неотрывно смотрю на поток прибывающих выпускников.

— Тео, Маартен, привет. — К нам присоединяется кто-то третий.

Тео, ах, Тео, ну конечно же! Добрый знак. Ведь с него все и началось. Так как же теперь, придет она или нет? Конечно, нет. Она и раньше никогда не ходила на школьные вечера, а я не пропускал ни одного в надежде ее увидеть. Все свое свободное время она отдавала игре на фортепьяно. Да нет, она не придет. Теперь у нее еще и дети. Зачем же я здесь? Чего ради я должен смотреть на эту доску с дурацким объявлением: «В 5 ачетвертый урок ведет Янсен», зачем мне наш школьный сторож со своими пронзительными маленькими глазками? И этот третий, кто он, почему я должен с ним разговаривать?

— Ну как, все еще занимаешься биологией? А я вот бросил. Проучился в Делфте три месяца, больше не выдержал. А ты сейчас чего делаешь? Прокисаешь небось в какой-нибудь провинциальной школе среди недоумков? Или еще учишься? И все такой же молчун.

Она не придет, нет. Несчастные зяблики, кажется, вот-вот разобьются о стеклянные стенки аквариума: затворницы-птицы совсем обезумели среди невиданного скопления народа в вестибюле. Кому бы сказать? Неужели никому нет дела до зябликов? Почему розовые кусты вдоль мощеной дороги у школы такие неухоженные? Почему она не появляется? Мне так нужно увидеть ее — Один-единственный раз. Осталось всего двенадцать дней жизни. На часах десять минут третьего. Может быть, лучше уйти? Нет, подожду до полтретьего, когда старые учителя начнут урок для своих бывших учеников. Ведь это она никак не захочет пропустить. И снова какие-то люди здороваются со мной, подумать только, когда-то я знал их. Почему все здороваются со мной, а я никого не узнаю? А вдруг она вот так же прошла мимо и я не заметил ее? Нет, это совершенно исключено. Мне становится понятно, почему я никого вокруг не узнаю: на лицах моих бывших одноклассников время, увы, оставило свой неизгладимый след, и мне потребовалось бы много усилий, чтобы вспомнить их всех. А сейчас я жду только ее. Почему ее нет? Только сейчас я вдруг обнаружил, что до сих пор стою в пальто. Интересно, а раздевалка по-прежнему в самом конце подвала? Я спускаюсь по лестнице, по пути отмечаю про себя, что в столовой тоже полно народу, и в этот миг меня обжигает мысль, что она, верно, здесь и я все это время понапрасну торчал наверху. Со всех ног я мчусь в раздевалку, возвращаюсь обратно и вдруг останавливаюсь возле столовой. Ноги словно врастают в лежащий у входа коврик, набранный из множества черных резиновых колец. Какая сила держит мою руку? Не страх ли, что и здесь ее нет? Или страх перед таким скоплением народа в маленьком пространстве? Сзади подходит пожилой мужчина, и тут я уже не могу не открыть дверь.

Она здесь.

Я замечаю ее сразу, хотя она стоит в темном углу, наполовину скрытая занавеской, среди множества людей. Как же сильно она изменилась! Как время не пощадило ее! Все то же широкоскулое безмятежное лицо, но теперь уже в обрамлении падающих свободными прядями почти совсем прямых волос. Может показаться странным, но вздрогнуть меня заставили не столько происшедшие в ней изменения, сколько то потрясающее внешнее сходство с ней ее сестры, гораздо больше похожей на нее в те далекие годы, чем она сама сейчас могла напоминать свой прежний облик. Но как бы она ни изменилась, передо мной тот же самый профиль и смеется она как раньше: в ее улыбке, светлой и исполненной безмятежной радости, мне видится что-то тоскливое. Я смотрю на нее, и мне кажется, что, будь мы вместе, все мои проблемы, не только мои, но и всего мира, могли бы быть разрешены. Она разговаривает с невысокой женщиной, своей бывшей одноклассницей. Во время беседы она жестикулирует все так же мягко, ее движения размеренны, будто жизнь в ее краях течет несравненно спокойнее, в каком-то полусонном забытьи, и даже время сдерживает свой бег, приноравливаясь к ее ритму. Она поднимает глаза, замечает меня и узнает, я резко отворачиваюсь и, словно незрячий, иду через весь зал, натыкаюсь на столы ичьи-то спины, бесцеремонно расталкиваю людей. Какое странное состояние, думаю я, сегодня у меня — пожалуй, один из счастливейших дней, если не самый счастливый, за последние двенадцать лет, а мне так хочется спрятаться куда-нибудь и заплакать. А вон Йохан Костер, единственный парень из реального, с которым я дружил. Он о чем-то разговаривает со своей женой, раньше онатоже училась в ее классе.

— Маартен, привет. — Йохан очень рад встрече. — Я тут видел одну симпатичную девушку.

— Да-да, я тоже видел.

— Я сначала даже не узнал ее — так она изменилась.

— Она не изменилась.

— Подошла ко мне и говорит: «Привет, Йохан», а я думаю: кто бы это мог быть, так и не узнал. Потом говорю: «Подожди, не называй своего имени, я попытаюсь угадать». Так и не вспомнил, а ей говорю, мол, ты была самая красивая в классе.

Так вот оно что, он разговаривал с ней! Почему мои ногти глубоко врезаются в ладони, почему я сдерживаю рвущийся из меня крик? Откуда это чувство зависти к человеку, который всегда хорошо ко мне относился? Со мной она не стала бы и говорить. С какой стати? Надо подыскать удобное местечко, чтобы оттуда беспрепятственно любоваться ею. На ней черный брючный костюм, как же он ей идет. Да ей идет абсолютно все. Как, она курит? Раньше я этого не замечал. Я не решаюсь смотреть на нее открыто, хотя знаю, какого счастья лишаю себя. Наверное, ей очень не понравится, если я, спрятавшись за шторой, буду вот так стоять и глядеть на нее, но я пришел сюда только ради этого. Но вот она осталась одна. Чего проще сейчас выйти из укрытия и сказать: «Здравствуй, Марта».

Но мне духу не хватает сделать это. Кто-то нечаянно толкает меня в спину, и я делаю несколько шагов в ее сторону.

— Вот кому бы мне тоже хотелось пожать руку. — Она замечает меня сразу, улыбается и быстро идет навстречу.

Впервые в жизни я прикасаюсь к ее руке. Кончики среднего и безымянного пальцев заклеены пластырем. Чтобы не оставалось следов никотина? У нее изящная рука, прохладная и нежная. Меня переполняет ощущение незнакомого счастья, тревожного волнения, и сразу куда-то исчезает каменная напряженность, из-за которой многие чуждаются меня. Я стал таким же, как все.