Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Какое милое местечко, — услышал я голос девушки.

— Да, — как-то неестественно и хрипло ответил ее спутник.

Они стояли довольно далеко друг от друга, смущенные и нерешительные, два неподвижных существа среди подвластных ветру колышущихся растений.

— Можно… может, ты… — На большее у него не хватило духу. Его спутнице достаточно было и этого, ее руки уже потянулись к застежке лифчика, он упал внезапно, но не успел легкий кусочек ткани коснуться желтых лепестков погремка, как девушка обеими руками прикрыла груди. Я все же успел разглядеть их — маленькие и упругие. Она игриво склонила голову к плечу, ее длинные волосы пришли в движение, девушка стояла, медленно покачиваясь. По ее телу пробегали тени. Она повернулась спиной ко мне. Что это у нее — родимые пятнышки? А может быть, темно-коричневые родинки или же просто тени от мелких листьев? Но вот она снова стоит лицом в мою сторону, не подозревая, что в полумраке под кронами деревьев, надежно защищенный от посторонних глаз зарослями крапивы, скрываюсь я. Она медленно опускает руки. У нее красивые маленькие груди, твердые и высокие, я жадно и неотрывно смотрю на это роскошное тело, пока у меня не начинают болеть глаза.

— Ну а теперь… — говорит парень, глотая слюну.

— Нет, сначала ты, — поддразнивает его спутница.

Она выглядит намного спокойнее. Парень одним рывком сдергивает плавки, его я почти не вижу, потому что он стоит как раз против солнца. Между светло-зелеными стеблями крапивы мне видна только часть его загорелых икр. Парень стоит в высокой траве среди ятрышника и дремы. Он делает шаг в ее сторону. Она немедленно отступает, тоже на один шаг.

— Ты хочешь, чтобы и я совсем разделась?

— Да, — произносит он мягким голосом.

Она медленно раздевается дальше. Я не успел ничего разглядеть, потому что их тела в тот же миг сплелись в жадном объятье, хотя ноги оставались на почтительном расстоянии друг от друга. Но с каждым поцелуем этот разрыв становился все короче, они сближались маленькими, незаметными шажками, пока наконец после пятого или шестого поцелуя не соприкоснулись. Его руки бережно, гораздо более осторожно, чем цапля ступает по мелководью, блуждали по телу девушки, а она застыла, сомкнув ладони у него на шее. Они молчали. Теперь при каждом поглаживании пальцы юноши начинали непроизвольно сгибаться, словно он хватал и старался удержать что-то. Руки девушки плавно и неторопливо поднимались вверх, пальцы, запутываясь и переплетаясь, терялись в его волосах. Внезапно объятия ослабели, и влюбленные отпрянули друг от друга. Они стояли и смотрели поверх водной глади каждый в свою сторону, в их позах было что-то от морских чаек, замерших в ожидании с развернутыми черными головками на белоснежных шеях. Их молчаливая разлука длится совсем недолго. Они внезапно срываются с места, устремляясь в объятия друг друга, и, не удержавшись на ногах, падают в высокую траву, расцвеченную желтыми погремками. Из-за зеленого крапивного бруствера я не мог видеть, что происходило между ними. До меня доносилось приглушенное воркование их голосов, в них были печаль и утешение, в них было смирение перед неизбежным, которого они боялись и желали.

— Может быть…

— Нет.

— Но почему?

— Я боюсь.

— Чего ты боишься?

— А вдруг будет больно.

— Я осторожно.

— А если ребенок…

— Первый раз не бывает детей.

— Правда?

— Ну конечно.

Я слышу ее шумное дыхание. Мое сердце лихорадочно колотится, и я кладу руку на грудь, чтобы унять его бешеный бег, подбираю с земли засохший стебелек, стискиваю его зубами. Теперь я слышу только плеск набегающих волн да тихий шелест камыша. Проходит какое-то время, и они поднимаются с земли. Парень натягивает плавки, девушка надевает купальник, и они вместе направляются к своей яхте.

— Тебе понравилось? — осторожно спрашивает парень.

— Очень, — откликается девушка, — и совсем не больно.

— Правда? — В его голосе слышится облегчение.

— Да.

Они садятся на борт своей лодки и свешивают ноги в воду, лодка чуть кренится под их тяжестью. Еще долго они так сидят, освещенные солнцем, настолько долго, что руки и ноги у меня затекают, я должен пошевелиться: мои движения производят шуму не больше, чем лысуха в кустах. Взявшись за руки, щека к щеке, те двое продолжают сидеть в лодке с убранными парусами. Но вот они наконец отчаливают, и теперь я могу спокойно помассировать ноги; больше всего на свете мне хочется сейчас вот так же вместе с любимой девушкой скользить на лодке к какому-нибудь укромному островку, где, скрытый от мира кронами деревьев, я смог бы показать себя не хуже, чем этот парень. Теперь все, чему невольно научил меня этот день, я смогу гармонично вплести в мое сокровенное влечение к Марте, потому что это было чисто и совсем не так, как у животных. Но что особенно поразило и обрадовало меня, так это чувство печали; теперь я принимал все, и причиной тому послужили не застенчивость или неуверенность, а в первую очередь именно эта всепроникающая печаль, которой сопровождалось каждое их движение.

Я еду на велосипеде по бечевнику. Машину я нарочно оставил дома, потому что она совсем неуместна при нашей возможной встрече. А вот велосипед увеличивал шанс повстречать ее. И раньше, если я подъезжал к школе на велосипеде, мне всегда выпадало счастье видеть ее. Так пусть и сегодня все повторится. Вечер еще не наступил, но что-то тревожное было в этих не ко времени темных, багряного отлива тучах, повисших над озерцами и небольшими каналами, затянутыми сплошным зеленым покрывалом. Отчего вдруг расступилось небо и, разбросав серые одежды, сменило их на этот неестественный багрянец? Более получаса я ехал вдоль воды и внезапно очутился на городской окраине среди современных многоэтажных построек. Вновь и вновь на моем пути попадались молодые родители — мать обычно с младшим, которого она везет в детской коляске, а рядом отец держит за руку второго малыша, тот или беспрестанно хнычет, или норовит подобрать с земли что-нибудь «интересное», он тянет папашу за руку, словно собачонка, которую выгуливают на поводке. Если же нет коляски, в руках обязательно хозяйственная сумка. Хозяйство, магазины — все это так далеко от меня. Хлеб мне по утрам завозит наш булочник. У себя в огороде я сажаю картошку и разные овощи. Да еще есть несколько фруктовых деревьев. Сосед держит коров, так что у меня всегда в достатке и молоко, и сыр, и масло.

Меня потрясает вид этих людей, обремененных заботами о хлебе насущном. К чему вся эта суета, какой несчастный жребий заставляет их каждую субботу таскаться с сумками и колясками по улицам? Хорошо, что сейчас светит тускловатое октябрьское солнышко, а если заморосит дождь или наступят холода? По мере того как я приближаюсь к городскому центру, народу на улицах становится все меньше, а среди людей с покупками все реже встречается молодежь. Родителей с детскими колясками здесь почти нет, их можно увидеть разве что на переходах, где они подолгу стоят в ожидании зеленого света. Центрами продолжения рода человеческого, похоже, стали районы-новостройки, где молодые супружеские пары большей частью подняты высоко над землей.