Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Я снова пытаюсь сдержаться, но тщетно, поэтому я подхожу к печке и, стараясь произвести побольше шума, с грохотом засыпаю в нее уголь, копаюсь в полупустом ящике.

— Садитесь, — не поворачивая головы, предлагаю я старейшинам.

Они грузно опускаются в кресла, и мне слышно, как скрипят старые пружины, братья потирают руки и пододвигаются ближе к огню, они одновременно закидывают ногу на ногу с едва слышным характерным хрустом суставов.

— Мы начнем с псалма «Твой, Господи, закон блистает совершенством, сердца на правды путь он наставляет».

Старший затягивает громко, он безбожно фальшивит, на слове «закон» вступает второй, мама дрожащим голосом в состоянии произнести лишь несколько слов, она даже не поет, а полушепчет, ее некогда прекрасные глаза наполняются слезами.

— Маартен, я не могу ничего вспомнить. — Голоса ее почти не слышно, и старейшины ничего не замечают.

Они орут на весь дом, их рев перекрывает даже завывания ветра. Последнее слово каждой строки они растягивают, пока хватает воздуха, их лица багровеют, оба так широко разевают рот, что мне виден маленький дрожащий язычок.

— Отчего, сестра, не поешь с нами и вы что же не поете? — обращается младший к нам с мамой.

— Я не могу теперь петь, — шепчет мама.

— В чем же дело?

— Горло.

Старейшины молча сидят на своих местах, большие пальцы четырех рук просунуты за четыре тесьмы подтяжек, по тому, как мерно поднимаются золотые цепи на животах, можно следить за их дыханием.

— Кофе, братья? — шепчет мама.

— С удовольствием, сестра.

— Давай я заварю, — предлагаю я маме.

— Я сама.

Мама проходит через всю комнату, открывает дверь на кухню и поднимает с плиты чайник со свистком. Она растерянно останавливается с чайником в руках, поворачивается направо, налево и наконец ставит его обратно на конфорку. Потом открывает шкафчик, но не тот, из которого обычно достает кофе. Снова закрывает дверцу и возвращается в комнату.

— Маартен. — В ее глазах страх.

— Что случилось?

— Что я?…

— Ты хотела поставить кофе. Садись, я сам управлюсь.

— Да, но…

Я подхожу к маме, обнимаю ее и подвожу к стулу. Она покорно садится.

— «Твой, Господи, закон». — Она произносит одну только строчку, без мелодии. Она плачет. — Я не помню дальше.

Я иду на кухню и закрываю за собой дверь. Там я доверху наливаю чайник, ставлю его на плиту, чиркаю спичкой и подношу ее к конфорке. Вспыхивает пламя. Через боковую дверь я выскакиваю на улицу и, не помня себя, бегу подальше от дома, навстречу буре. Бешеный ливень стегает меня по лицу, я бегу по дорожке и кричу, кричу, но не слышу своего голоса. Сил больше нет, я останавливаюсь, тяжело дыша, я стараюсь сдержаться, но упрямые волны рыданий захлестывают меня и вырываются наружу. Никак нельзя, чтобы эти старейшины видели мои страдания. Я до изнеможения колочу руками по незримому врагу, остервенясь, пинаю деревянный забор, пока боль в ногах не останавливает меня. Я затихаю. Возвращаюсь домой. На кухне я насыпаю в мельницу побольше кофейных зерен: сейчас я заварю им такой крепкий напиток, что у них сердца повылетают из-под ребер. Маме и себе в чашку я наливаю немного кофе, остальное доливаю кипятком, зато им кофе я не жалею. С подносом в руках я появляюсь в комнате и застаю братьев за оживленной беседой. Мама, мертвенно-бледная, как-то съежившись, сидит бочком на стуле, закрыв глаза.

Я первая жертва этих старейшин. Они одним махом разделались с кофе — и глазом не моргнули.

— Что-то вы, брат, в последние месяцы не появляетесь совсем в церкви. Почему?

— Да потому что по воскресеньям я должен сидеть дома с моей бедной матерью.

— А до этого? Когда ваша матушка лежала в больнице?

— Я ездил к ней каждое воскресенье, так что мне было не до церкви.

— Все это уловки да отговорки. Чадо Господне всегда найдет время для посещения святого храма.

— Вы ступили на стезю вашего дедушки, — подхватывает второй старейшина, — он тоже никогда не ходил в церковь. В нем есть что-то от его деда, а, Кейс?

— Да-да, уж старый-то Маартен был закоренелым грешником, он на него похож, ты прав. Позвольте спросить вас, брат, когда вы намерены совершить веропризнание [9] Здесь: вступить в протестантскую общину. ?

— Никогда, — отвечаю я, — это же полнейший вздор. Укажите-ка мне хоть одно место в Библии, где бы упоминалось об этом веропризнании. Это небиблейская традиция, равно как культ Марии у католиков.

— Но вы же не откажетесь, надеюсь, сказать «да» царю царей?

— Если вы покажете мне сначала то место мест, где говорится об этом.

— Разрази меня гром, Кейс, мне не приходилось слышать ничего подобного.

— Точно, надо будет доложить на церковном совете.

И братья увещевают меня, урезонивают по очереди. Как бы между прочим они припоминают геенну огненную и моего дедушку, который, вне всякого сомнения, получил там постоянную прописку. Они говорят долго, и мне одно удовольствие слушать их тары-бары, меня их болтовня не трогает совершенно, она в другом измерении, нереальная. Мама тихо сидит в сторонке, не проявляя никакого интереса к разговору старейшин, она в забытьи, может быть, даже без сознания.

— Истинно показал Господь наш в этот вечер, что мудрецам и разумным недоступно сие, — говорит старший, — юный брат преисполнен учености, но врата Царствия Небесного не отверзнутся перед ним.

— Сестра, — вступает второй старейшина, — сделай милость, обрати к нам свой слух.

— Да что вы, — вздрагивает мама, очнувшись, — нет мне прощения. Грехи мои красные, как пурпур, красные, как пурпур…

— И станут они белыми, белее снега, когда окропит их кровь агнца Божия, — подхватывает тот, что помоложе.

— Нет, нет для меня прощения, грехи мои…

В повторении этих слов есть нечто грозное, но внезапно мама умолкает и выпрямляется всем своим хрупким, почти детским тельцем.

— Детские глазки… Безвинные, совсем безвинные. Неправда, не было первородного греха, все вы лжете. Что вы, старейшины, знаете о Боге? А я грешница, и грехи мои красные, как… как… — Голос мамы замирает, гаснет, она садится, сжимая кулачки.

— В чем ты прегрешила, сестра, откройся нам.

— Не ваше это дело. — Я не в силах сдержать свое возмущение.

— Вся вина моя перед Святым Духом, — отвечает мама.

Оба брата словно онемели. По их лицам видно, что такого поворота они уж никак не ожидали и поэтому не в состоянии сразу собраться и дать подобающий ответ.

— Ступайте с богом. — Мама поднимается со стула, правой рукой она словно нерешительно отталкивает что-то прочь. — Теперь вы знаете, что для меня не может быть прощения.

— Но, сестра, нельзя так. Мы должны отчитаться перед церковным советом об этом посещении. И если мы расскажем там обо всем, что услышали, и вы не покаетесь, быть вам отлученной от Церкви Божией.