Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Эта куколка с приветом. Ну кто из девчонок у нас ходит руки за спину? У нее не все в порядке, — начал один.

— Воображает много, — подхватил другой.

— Нет, девочка — первый сорт.

— Да брось ты — обычная реформатская курица.

— Зато лакомый кусочек.

Подумать только, как долго им пришлось завидовать моим отметкам, каждый из них долгие годы искал способ отомстить. Теперь наконец такой случай представился, и они не упускали ни малейшей возможности выместить накопившуюся злобу. Я считал ниже своего достоинства хоть как-то отвечать на издевки; словно не замечая их, я молча и угрюмо смотрел прямо перед собой, пока ко мне в перерыве между уроками днем не подошел один из них.

— Ну ты, слабо закадрить девочку? И не рыпайся, нужен ты ей такой, вот так-то!

Я ударил его в плечо — не потому, что его слова разозлили меня, просто чтобы он замолчал. Он, не раздумывая, словно ждал этого случая который уже год, набросился на меня, все сразу же облепили нас со всех сторон.

— Врежь ему, не жалей, — подбадривали его дружки.

Он вцепился в меня, безуспешно стараясь повалить, а я не разозлился еще по-настоящему, и освободиться от его цепких рук мне не составляло особого труда. Но едва я отвернулся, как он подскочил сзади и больно ударил меня по спине. Не помня себя от ярости, я с разворота открытой ладонью ударил его в лицо. Недаром эти руки толкали неподъемную тележку в отцовском саду, грузили пудовые ящики в нашу плоскодонку перед отправкой их на овощной рынок — оказывается, все это было прелюдией к сегодняшней встрече, которая продлилась совсем недолго и завершилась стонами обливающегося кровью мальчишки на свежескошенной траве под замирающий аккомпанемент голосов болельщиков, в глазах которых можно было прочесть явное замешательство.

— Хватит, — услышал я голос одного из мальчишек.

Он стал оттаскивать меня, я не чувствовал в себе сил сопротивляться, и он увел меня подальше от того места. Я крепко стиснул зубы, стараясь сдержать слезы.

— Ты был как бешеный.

— А пускай язык не распускает.

Мы ушли на школьный двор. Теперь здесь мы всегда появлялись вместе. И в столовой. Он посвятил меня в премудрости шахмат. Впервые в жизни у меня появился партнер в игре, я был бесконечно благодарен ему за это и даже не обращал внимания на его по-доброму назойливые старания помочь мне. Однако ему так и не удалось убедить меня сделать первый шаг.

— Подойди к ней и скажи прямо: мол, давай сходим в кино.

— Нет, Йохан, — не соглашался я, — так нельзя.

— Но почему?

— Как так, подойти к человеку, которого совсем не знаешь, и сразу приглашать…

— Давай устраивайся тогда помощником в школьную библиотеку, приходи по вторникам после уроков. Она часто заглядывает за книгами, может быть, ей что-нибудь понадобится, вот и поговоришь с ней. А что же так-то все ходить?

Я чувствовал внутреннее сопротивление и колебался. Она не появлялась больше на заседаниях редколлегии школьной газеты. Из-за меня? Кто может поручиться, что и в библиотеке я не стану задавать такие же глупые вопросы, как тогда, после первого заседания? Но Йохан Костер был настойчив, и я уж было согласился. Перед самыми рождественскими каникулами мы с ним как-то проходили на переменке по коридору. Нам только что выдали табели. Она шла впереди, направляясь к своей раздевалке.

— Как отметки, Марта? — спросил Йохан.

— Хорошие, — ответила она ровным голосом и обернулась.

Она уже поднималась по лестнице, но остановилась, посмотрела на Йохана и приложила палец к щеке, у самой переносицы.

— Ну как же, — сказал я громко и с расстановкой, как только она двинулась дальше.

Она сделала еще два шага и обернулась. Никогда прежде она не смотрела на меня такими огромными глазами. Теперь она стояла на верхней ступеньке, и все вокруг нее перестало существовать. Была только она, вся сотканная из солнечного света, рука замерла на перилах, залитых солнцем, солнце сверкало на ее сером свитере, и лучи его скользили по зеленой ткани брюк. Она едва заметно улыбнулась, беззлобно, скорее недоуменно. По выражению ее глаз я догадался, что она не поняла меня, но и не рассердилась. И снова, как когда-то, мне почудилось вдруг, что время разом остановилось, сохранив мне чарующее видение, которое, несмотря на все, что еще предстоит испытать в жизни, никогда больше не покинет меня. Она уже прошла в раздевалку, накинула свое красное пальто, а я так и стоял, не в силах сдвинуться с места, проклиная себя за громкое «ну как же». Что она может подумать? А что, если и сама она употребит эти неуместные слова? Но я не заметил на ее лице никакого раздражения, значит, для меня еще не все потеряно, и после каникул можно будет поработать в библиотеке.

Все рождественские каникулы я провел в лодке, заплывая далеко в камыши, которые, казалось, совсем оставили надежду, что еще придут настоящие морозы. С раннего утра низко над водой повисает багровое солнце, и тревожная тишина временами неожиданно разрывается от крика чужака, случайно залетевшего в наши края. Порой вдруг зашелестит сухой камыш, покачивая мертвыми стеблями, над ним — бессильное, негреющее солнце. Лодка скользит по подернутой легкой дымкой воде, и одна мысль не покидает меня: неужели так начинается любовь? Я возвращаюсь домой. В саду мне делать нечего, отец и без моей помощи управится со всем. В комнате горит лишь огонек под чайной грелкой, и в полумраке белым пятном высвечивается мамино лицо.

— А как все началось у вас с отцом?

Мама улыбнулась и тотчас суетливо загремела посудой.

— Зачем тебе?

Я услышал, как над нашим домом вдруг с громким карканьем закружились вороны, и замолчал, не решаясь взглянуть маме в глаза, потому что боялся увидеть в них печаль.

— Мы познакомились в церкви, а после службы его родители пригласили моих, жалко, что ты их не застал, к себе на кофе. А в другой раз твой отец и говорит: мол, хочешь покажу тебе сад? Такой он был странный парень, твой отец. Мы ходили по саду, а он все молчал.

Она тихонько засмеялась и, отвернувшись к окну, задумчиво поглядела вдаль.

— Так мы и гуляли все время в его саду. А он все молчал. Поначалу я думала — от любви это у него, просто я не знала, что он никогда не разговаривает. Таким он и остался. Если бы я тогда знала…

Она испуганно замолчала.

— Потом уж я его полюбила, — мама принялась разливать чай в голубые чашки, — думаю, из жалости. Как-то летом, вечером, зашли мы к его родителям. Там еще собрался народ — у его отца был день рождения, кажется. Да, точно. А странный какой, этот его отец-то. Не молчун, нет, он как порох загорался, и у тебя есть что-то от него, но моего побольше, я уж знаю. И еще там был один соседский паренек и моя подружка. Симпатичный паренек, такой чернявенький, веселый, что надо. Шутить тоже был мастак, да… Мы гуляли по саду вчетвером: твой отец и я, соседский парень и моя подружка. Так получилось, что мы забрели в их виноградную оранжерею. Тогда тот парень и говорит, мол, давайте в игру сыграем. А что за игра? Вот слушай, говорит, берешь в зубы виноградину, можно и губами держать, а другой должен откусить вторую половинку. Сделать это трудно, зато весело. Попробуем? Он сорвал одну ягоду. А тут твой отец говорит: хватит, это наш виноград, нечего кисти портить. Тогда сыграем во что-нибудь другое, не унимался парень. Не пойдет так — она моя девчонка, говорит отец. Ах, вот оно что, удивляется парень, это правда? И так зло посмотрел на меня. Я кивнула, Маартен, а он точно взбесился. Подскочил к подружке, обхватил ее за талию, как-то перегнул и стал целовать. Ах, уж и порезвились они в тот вечер! И твой отец тоже обнял меня и повел в другой угол своего виноградника, но даже не пытался ничего делать, все молчал, даже не поцеловал. Вот так это было.