Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

Тот короткий разговор возымел последствия.

— Маартен, не мог бы ты подыскать для меня что-нибудь о Гайдне? — обратилась она ко мне, когда появилась в библиотеке в следующий вторник.

Между нами возник легкий контакт, проходила неделя за неделей, мы обменивались одной-двумя фразами, и каждый раз я с новой силой испытывал безудержную радость, однако потом не всегда было достаточно встречного ветра, чтобы его силе противопоставить порыв моего счастья, как было в тот вечер.

— Вот посмотришь, — сказал я Йохану в одно из наших дежурств в библиотеке, — сейчас придет Марта и попросит для доклада по литературе что-нибудь о Нейхофе [10] Мартинюс Нейхоф (1894–1953) — известный нидерландский поэт, критик, эссеист. .

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, я думаю так, просто иногда у меня бывают предчувствия, и почти всегда они сбываются.

— Ерунда, — недоверчиво сказал он, а я все же стал подбирать книги самого Нейхофа и о нем.

Немного погодя она пришла и по своему обыкновению встала около двери, держа голову чуть набок.

— У меня… мне поручили сделать доклад.

— О ком? — поинтересовался Йохан.

— О Мартинюсе Нейхофе.

Потрясенный Йохан глянул сначала на меня, потом на Марту. Я разложил перед нею на столе несколько книг.

— Вот, здесь все о Нейхофе, я подобрал их специально для тебя.

— Для меня? Но откуда ты знал?…

— Я не знал, просто мне показалось.

— Да, но…

Она подняла на меня глаза, на лбу обозначились морщинки, мне почудилось, что в ее взгляде были одновременно и страх, и гнев. Но я сделал вид, что не заметил ее трепета, спокойно раскрыл перед нею «Историю нидерландской литературы» и указал в оглавлении страницы о Нейхофе. Я нашел это место, и она прочитала несколько фраз, водя при этом пальцем по строчкам. Мне этот жест показался каким-то удивительно простым, домашним. Она забрала все книги и ушла. Я покопался еще в литературе и обнаружил, что у Вестдейка в его эссе «Лица передо мной» большой кусок посвящен Нейхофу; с книжкой в руках я пустился по коридорам на поиски, но она к тому времени уже ушла. Книгу я взял домой, мне хотелось самому прочитать о Нейхофе. Ей поручили сделать доклад об этом поэте, вот и мне хотелось знать о нем все.

Через неделю она снова появилась в библиотеке.

— Завтра мой доклад. У вас нет, случайно, «Лиц передо мной» Вестдейка? Там, кажется, есть что-то о Нейхофе.

— Книга у меня дома, — ответил я растерянно.

— У тебя?

— Да, но, если хочешь, я завезу ее сегодня вечером тебе домой.

— Ты что — это же туда и обратно на велосипеде минимум полтора часа, — усмехнулся Йохан.

— Так я привезу? — Я не терял надежды.

— Да нет, — смутилась она, — нет, не стоит, не надо.

На ее щеках вспыхнул румянец, и она бросилась к двери.

— Нет, — обернулась она уже на пороге, — ни в коем случае.

И она захлопнула дверь.

— Кто тебя тянул за язык? — набросился я на Йохана.

— Да уж, сглупил я, но ведь она напрочь отказалась.

— Ты уверен?

— На все сто.

В библиотеке она с тех пор не появлялась.

У нас выпускные экзамены прошли на целый месяц раньше, чем в ее классе, но мы с Йоханом решили в июне зайти в школу. Была среда, им в тот день объявляли экзаменационные оценки. Мы подъезжали к школе, над нами нависало серое, скорбное небо.

— Слушай, а зачем мы, собственно говоря, сейчас приехали сюда? — Йохан остановился под моросящим дождем у въезда на школьный двор. — Это же для тебя одно расстройство. Какой в этом смысл? И зачем тебе все это?

Возмущенный его состраданием, я решительно рванулся ко входу, а он тащился сзади, еще пытаясь меня уговорить. Первый, кого мы увидели, был тот самый, с кого все и началось.

— Чего ж ты не пришел, — начал Тео, — мог бы поздравить Марту.

Не успел проговорить, как появилась она в сопровождении матери, старшей сестры и трех младших. Они прошли мимо нас к выходу — целая процессия девочек, девушек и взрослых — все, как одна, похожие на нее, так что впервые я не почувствовал болезненного контраста между нею и другими девочками. Теперь — бежать к моему окну. Рукавом свитера я протираю запотевшее стекло. Вот они, идут через двор, немного торопятся. Дошли до распустившихся розовых кустов, и тут их шаг несколько замедляется. Я вижу их только до талии, и мне кажется, что они плывут над верхушками кустов, их неторопливые шаги скрыты от меня. В Центре шествует мамаша, маленького роста и в зеленой шляпке. Вдруг Марта срывается с места. Что случилось? Ее походка всегда отличалась неторопливой плавностью. Может быть, подошел их автобус? Но почему же тогда за ней не бегут остальные? Неужели она почувствовала, что я слежу за ней? Что же, так и исчезнет она окончательно из моей жизни внезапным вихрем? Она уже далеко оторвалась от матери и сестер, перебежала на другую сторону улицы, промчалась вдоль берега небольшого канала, серого от темно-зеленых водорослей. Вот она исчезла за домами. Еще долго я смотрел вслед ее матери и сестренкам, и их спокойный шаг был единственным свидетелем, что и она где-то там, впереди. Я еще видел перед собой ее лицо — как долго моя память сможет удержать его, эти морщинки возле глаз, ее ангельскую улыбку? — во мне еще жил звук ее голоса, певучий, неторопливый, но вот стекло передо мной вновь затуманивается, и мне остается воспоминание о ней, плывущей над цветущей розовой аллеей.

Все лето я как одержимый работал в отцовском саду. Я все время насвистывал небольшой отрывок из «Неоконченной» Шуберта, я не забыл ее. Тщетными оставались мои попытки воскресить в памяти ее образ. С неимоверной скоростью толкал я перед собой по рельсам тяжеленную вагонетку, и даже отец, заметив это, пытался унять мой пыл; в бешеном темпе я собирал томаты, успевая наполнить две корзины, пока отец едва управлялся с одной. Широко открытыми от изумления глазами смотрел он на то, как я с лихорадочной быстротой резал шпинат и укладывал его в ящики. Вязал в пучки морковь, рвал стручки фасоли, что касается последнего, у меня получалось даже быстрее, чем у мамы, которая, к слову сказать, в свое время нередко одерживала победы в состязаниях на скорость. Мы работали рядом, мама и я, сидя на корточках на влажной земле среди фасолевых кустиков, мама все жаловалась, что из-за бурых улиток на листьях появилось бесчисленное множество дыр. А мне хотелось поделиться с мамой моими переживаниями по поводу Марты, но я все никак не мог начать и давил, давил этих слизняков, пока от них не оставалась лишь темная кашица. И даже камышовые заросли, которые всегда помогали мне обрести душевное равновесие, были не в силах отвлечь меня от мыслей о Марте. Но, несмотря ни на что, лето выдалось щедрое, мне удалось собрать материалов о птицах больше, чем за многие прошедшие годы. Каждый вечер после ужина я садился в лодку и брался за весла, меня не пугал дождь, а однажды случилась жуткая гроза, и отец запретил мне выходить, но я его не послушал. Тогда отец поднялся из-за стола — мы только что поужинали — и загородил собой дверь, но я небрежно отодвинул его в сторону и услышал вслед голос мамы: «Маартен, не надо».