Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— А ты была влюблена?

— Влюблена? Да я просто жалела его, он только и делал, что молчал, и такой был нескладный. Влюблена? А как это? Может, ты влюбился?

— Да что ты, — возмущаюсь я, — нет, конечно.

— Когда молодой, все кажется прекрасным, но потом…

Она встала зажечь лампу.

— Все это вранье, Маартен, — голос ее прозвучал неожиданно резко, когда она подкручивала фитиль, — нету никакой любви.

Итак, теперь по вторникам я больше не совершаю лодочных прогулок в заросли тростника и, как только кончаются уроки, прохожу по всем коридорам, к этому времени полупустым, захожу в классы, собираю со столов учебники, получается целая охапка книг. По вторникам после обеда для ее класса дополнительно устраивали еще одно занятие, и нам, то есть Йохану и мне, необходимо было до начала этого урока собрать возвращенные книги. Наступил первый вторник после каникул, и мы с Йоханом оказались в ее классе. Я складывал стопками сложенные на подоконнике книги и старался не смотреть на вторую парту справа около двери. Девчонки сзади меня что-то пели, но я не прислушивался.

— А знаешь, почему они поют? — спросил Йохан.

— Нет.

— Потому что ты здесь околачиваешься.

Тогда я стал прислушиваться к визгливым девчачьим голосам, однако разобрать что-либо было трудно: одна за другой они прыскали со смеху, не в силах сдержаться, немного погодя вновь присоединялись к общему хору, но из-за этого терялись слова. Мне удалось схватить лишь «любимчик» да «любить», руки мои ослабели, книги одна за другой попадали на пол, и только что певшие девчонки разразились безудержным хохотом, гоготом взахлеб. Забыв про книги, я бросился вон из класса, но все же, поравнявшись с Мартой, успел заметить, как она стиснула пальцы, впилась глазами в серую крышку парты и еще ниже наклонила голову, словно пыталась спрятать свой яркий румянец, в котором на сей раз повинен был не ветер.

В тот день она не появилась в библиотеке, да после тех куплетов я и не надеялся на ее приход. Но прошла неделя, и она робко приоткрыла дверь, о чем-то заговорила с Йоханом, мы снова были с нею в одном помещении, и я в упоении томительного счастья, не зная, куда себя деть, слонялся между стеллажами, нарушая порядок, зачем-то переставлял книги на полках. Я не был способен ни на какую работу, где требовалась сосредоточенность, я замечал это не только здесь, среди книг, но и на уроках, потому что одну за другой стал хватать плохие отметки. И какое дело было всем учителям до меня, чего ради они забили тревогу, засуетились и порешили наконец, что им следует вмешаться. Учитель нидерландского как-то под удобным предлогом пригласил ее к себе домой, и потом уже я узнал, что она назвала меня противным мальчишкой (это мне было известно лучше, чем кому-либо, так что ее я мог только поздравить за проницательность), однако не это оскорбило меня, а их бесцеремонность, так что я даже почти не слышал его последних слов.

— Да, у этой девочки есть характер, и она говорит, что думает. Но ты для нее — пустое место. Выброси ее из головы. Жаль, но ничего не поделаешь. Ты бы выдержал с ней неделю, не больше, потому что вы абсолютно разные.

Так они ничего и не поняли. Проще всего им было пройтись по ее адресу: мол, она высокомерная, строптивая, воображает много о себе, глупая, избалованная беспредельно, болезненно рассеянна и забывчива — словом, наговорили мне всякой всячины, лишь бы отвадить от нее. Но их усилия были тщетны, и, что бы мне про нее ни рассказывали, все это не могло помешать блаженному, терзавшему меня и вызывавшему боль чувству, которое овладевало мною, стоило мне лишь увидеть ее, только оно способно было согреть и осветить все вокруг. Похожее я испытывал в детстве, когда изо дня в день не отрываясь смотрел, как мама расчесывает волосы. Она была для меня солнцем среди зарослей тростника, без нее весь мир окутывала серая мгла. Моим вторым «я» всегда было постоянное напряжение, под которым я скрывался от людей, конечно исключая мою маму, но, не будь ее, оно никогда не уступило бы места смятению и меланхолической радости. Почему я должен обязательно встречаться с ней? Ну конечно же, я просто визжал бы от восторга, если бы мне разрешили прогуливаться рядом с нею, разговаривать, но ведь каждое такое разрешение, несомненно, содержало бы в себе и возможность отказа, а право видеть ее и обожать мне никак не хотелось приносить в жертву уверенности получить отказ. Достаточно было одного ее присутствия. Осенью или зимой, случалось, мне по временам ужасно хотелось услышать крик кроншнепа, но я был не в силах воплотить свое желание в реальность. Нечто подобное я переживал по отношению к ней, поэтому сдерживал себя, чтобы не заговорить с нею в библиотеке, и отчаянно работал, стараясь вновь обрести утраченную способность сосредоточиваться в нужный момент. Прошло какое-то время, и я добился этого. Потому что хотел быть достойным ее, более, чем когда-либо, сейчас я должен был получать только отличные отметки. Но злополучная поездка на лодке, когда я, сидя в зарослях крапивы, оказался невольным свидетелем чужих любовных объятий, свела на нет все мои старания. Отчаянное сознание потери овладело мной, и я как одержимый набросился на работу в отцовском саду. Только сейчас я понял, почему он, вечно страдающий головной болью, говаривал порой: «Есть Один-единственный способ избавиться от этой проклятущей боли — колотить себя молотком по пальцу до тех пор, пока новая боль не станет сильнее старой». И я вкалывал до изнеможения, до боли в пояснице с одной лишь целью — унять тупую, гложущую тоску. Но сколько надо было работать, чтобы хоть немного отвлечься от мыслей о ней. Ни о ком и ни о чем больше я думать не мог. Сидя на веслах, я много раз ловил себя на том, что беседую с ней, которой не было рядом, и всегда рассказываю одно и то же: «Вот уже двенадцать лет я плаваю в этих камышовых зарослях, но ни разу мне не попадались здесь зимородки. Ты и вообразить себе не можешь, я буквально голову теряю от желания увидеть эту сказочную голубую птицу». Я пытался представить себе, как по весне нам удастся подсмотреть брачный танец чомги, забавные прыжки токующих турухтанов, как мы вместе слушаем печальный посвист кроншнепа. Но из всех моих фантазий одна была прекраснее других: вечер, в природе разлита приятная прохлада, мы устроились неподалеку от дома, в прибрежных камышах, ждем, когда станет темнеть, и вот я уже почти явственно слышу наши голоса, плывущие над засыпающей водой, и, как наяву, передо мной поднимаются к небу белые клубы дыма над мусорной кучей в нашем саду. А когда стемнеет совсем, мы войдем в дом, и я покажу ей составленную мною карту тростниковых плавней, каждый день я отмечал на ней свои наблюдения: места расселения кроншнепов, большой выпи и камышевки, миграцию залетных и перелетных птиц. Все это я рисовал в своем воображении, не помышляя о том, что моя мечта может стать реальностью. Как она тогда сказала — «противный мальчишка». Теперь я чаще, чем раньше, смотрелся в мамино зеркало, стоявшее на печной стенке. Перед собой я видел бурую от загара крестьянскую физиономию с серо-голубыми глубоко запавшими глазами, шишковатым лбом, крупным веснушчатым носом. И не раз в зеркальном отражении мне виделась доставшаяся в наследство от отца сутулая спина.