Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— У вас тоже горох?

— Ага. — ответил я.

— Вот и у нас, — вздохнул он. — Клазин заказала три мешка, хотела сама кой-чего заработать, это с ее-то плохими глазами! Да она горох от гальки не отличит, а уж гнилую горошину от здоровой — и подавно. Вот и засадила за работу нас с Куном. Ты со своими голубями ничегошеньки не зарабатываешь, это она мне говорит, вот и принеси хоть раз в жизни пользу. Слава богу, мне удалось смыться. Тебе тоже?

— Ага, потому что отец взял да и смахнул свой горох на пол.

— Я бы то же самое сделал, — кивнул Йапи, — если б не удрал. Горох перебирать — кому это только в голову пришло. Нет, пора мне получать премию, ведь иначе я так и буду всю жизнь сортировать горох. Но вот швырять его на пол я бы все-таки не рискнул. Мы здорово у Клазин под каблуком, впрочем, такова судьба всех мужчин — жены из них веревки вьют. А мы-то ведь даже на ней и не женаты, страшно подумать, что было бы, если б мы на ней женились, наверное, перебирали бы горох и ночью в постели.

— Мой отец вовсе не под каблуком, — заметил я.

— Как же, — возразил он, — твой отец тоже; увы, из нашего брата никто этого не избежал, такие дела… Ладно, пойду отвезу голубей; как ни странно, хоть это пока разрешено. Вот увидишь, скоро у меня из-за этого гороха ни на что не будет времени. Разве что я выиграю соревнования и всучу ей премию, а это побольше тех денег, которые она рассчитывает заработать на этих паршивых горошинах. Ну что, пойдешь со мной отвозить голубей?

— Пойду, — сказал я.

— Сегодня я везу их к бывшей Школе цветоводства на Южном канале, — объяснил он, — там собираются все субботние голубятники, а потом на грузовике птиц отвезут на юг Франции.

— Субботние голубятники? — переспросил я.

— Они самые, неужели ты никогда не слыхал? Существуют два клуба держателей почтовых голубей: обычный, большой клуб, который организует соревнования голубей по воскресеньям, и клуб субботних голубятников, которые не хотят пускать своих голубей в день господень.

— Ну а если такой субботний голубь, — поинтересовался я, — вдруг собьется с пути, то он может вернуться в воскресенье?

— На то воля господня, — сказал Йапи, — ничего не попишешь. К тому же по другим дням пускать их совсем трудно, потому что в будни большинство членов клуба работают.

— А в остальном все одинаково? — спросил я.

— Что одинаково? — не понял он.

— Ну то, как обращаются с голубями субботние и воскресные голубятники?

— Что ты имеешь в виду? Одинаково?… Конечно, это ведь… Хотя постой, ты прав, парень, ты навел меня на одну мысль, да нет, нечего об этом думать… Что же я хотел сказать, ах да, я хотел сказать, что очень хорошо держать голубей.

— Почему? — спросил я.

— Надо же иметь что-то, с чем не страшны разочарования, — сказал он. — Человек обязательно должен кого-то любить всей душой. И в этом смысле голуби — самое лучшее, ведь они живые, знают тебя и любят. Ни рыбки в аквариуме, ни шахматы, ни почтовые марки им в подметки не годятся, потому что и шахматы, и марки не живые, они не могут ответить на твою любовь; нет, если уж выбирать, то голубей. А она со своим горохом хочет лишить меня этого… Но я все равно не откажусь от них, от моих субботних летунов… Видишь ли, женщинам этого не понять, у них не бывает увлечений, которые не приносят практической пользы. Даже искренне восхищаясь чем-то, антиквариатом, например, или персидскими коврами, они видят в них просто вещь, в которую вложены деньги и которая дает доход. Вот поэтому ни одна женщина и не держит почтовых голубей…

— Большинство мужчин тоже не держат почтовых голубей, — заметил я.

— Да, но эти попросту понятия не имеют, что теряют. И тем не менее мужчина способен в любой момент завести голубей, а женщина — никогда. Серьезная разница. — Он приостановился, поправляя съехавшую с багажника корзину, потом сказал: — Когда я поднимаюсь на голубятню, я забываю весь мир, для меня существуют только мои голуби, и я надежно защищен от всех печалей и неприятностей. Подрастешь, обязательно заведи голубей.

— Может, и заведу, — согласился я.

— Заведи, лучше все равно ничего не придумаешь.

Некоторое время мы шли молча. На Санделейнстраат на нас налетели мальчишки-подростки:

— Эй, голубятник! Сейчас мы распустим всех твоих голубков!

— Никогда не обращай на это внимания, — шепнул он мне, — насмешка — признак хороший. Значит, у тебя есть что-то, чему другие завидуют.

Мы добрались до Хукердварсстраат, когда почти совсем стемнело.

— Иди-ка ты домой, — сказал Йапи, — а то поздно уже.

Ровно через неделю, тоже в пятницу вечером, я снова провожал его до Хукердварсстраат. Он нервничал, поминутно оглядывался и едва замечал меня. Спросил только про горох:

— Вы со своим уже разделались?

— Да, — ответил я, — мешок, который мы не перебрали, отец отвез обратно на фабрику. Побаловались, и хватит, сказал он, мамины глаза и мои ему дороже. А веревку на этом мешке он расслабил, так что, когда его там на фабрике подняли, горох рассыпался по всему полу. И еще он сказал этим с фабрики, что, когда они будут лежать у него на кладбище, он нипочем не выполет ни единого сорняка с их могил. А второй мешок мы с мамой днем, когда отца не было дома, быстренько перебрали и сами отвезли на фабрику.

— А наши всё на месте. Я теперь в жизни не съем и ложки горохового супа, ненавижу я этот горох, мы с Куном каждый вечер перебираем по тазу. Когда начнется листопад, думаю, мы одолеем наполовину первый мешок. В общем, пора мне победить, — сказал он, опасливо оглядываясь.

И он действительно победил, на этой же неделе. Но я узнал об этом только в четверг из заметки в «Де Схакел». Вечером в пятницу я снова дожидался его у дома, а потом провожал в вечерних сумерках. Мне почему-то казалось, будто он стал меньше ростом.

— На прошлой неделе ты выиграл премию, — сказал я.

— Да, — пробормотал он со вздохом, — так и должно было случиться, теперь, может, избавимся от этого гороха.

Он молча прошел со мной по Тёйнстраат, по Санделейнстраат, по Хукердварсстраат и не сказал, как обычно, «иди-ка ты домой», а, наоборот, попросил:

— Проводи меня еще немного.

Мы дошли до Южного канала. Воду его рябили мелкие волны, катившиеся на нас. Вдали виднелось здание бывшей Школы цветоводства. Перед ним стоял грузовик.

— Мы рано пришли, — сказал Йапи. — Погуляем чуток.

Вскоре мы подошли к месту, где каменная набережная сменялась узкой, посыпанной шлаком дорожкой. Вдоль нее уже не было никаких домов. Лишь далеко впереди у Випперсмолена виднелись силуэты парня и девушки, которые, взявшись за руки, медленно уходили в сумерки.

— Слава богу, меня это миновало, — сказал Йапи.

— Что? — спросил я.

— Да то, что у этого парня с девушкой. Послушай доброго совета, никогда не женись, не связывайся с девицами ни на час, а то оглянуться не успеешь, как затащат тебя в церковь и мигом обженят. И — пиши пропало, знай поворачивайся, хлопочи о хлебе насущном и о дровах в очаге, а о чем другом и думать не смей. Право, удивительно даже, что в нашем клубе есть женатые мужчины! Впрочем, дело совсем не в этом, мы вот идем с тобой спокойно по бережку, и я хочу спросить: умеешь ли ты хранить тайну?