Уильям Сароян - Повести и рассказы

— Другой мужчина?

— Нет, это собака, — сказала Ева. — А вот это… — Она показала на большую черную крупинку песка. — Это мой папа, — сказала она.

— А ну-ка, — сказал Рэд. Он взглянул на крупинку песка в ее руке, потом на своего отца, который лежал на одеяле, положив голову на камень. Девочка тоже посмотрела на отца. — Да, — сказал Рэд. Потом он нашел в ее руке очень светлую, блестящую крупинку. — Кто это, скажи?

— Моя мама, — сказала Ева. — Это мой папа. А это мама. Вот они здесь — в моей руке. Но они и там, под деревьями. Папа посадил меня в машину рядом с собой, впереди. Правда, Рэд?

— Да, — сказал Рэд.

— Папа хороший человек, — сказала Ева. — Хороший и печальный.

— Печальный?

— О да, — сказала Ева. — Я знаю. Когда он нес меня, я смотрела в его лицо. Оно было печальное. — Она задумалась, и Рэд увидел, как на глаза ее набежала тень. — Что такое «печальный», а, Рэд? Что это такое?

— Ты же знаешь, что такое «веселый», — сказал Рэд. — Ну вот, печальный это значит не веселый.

— Почему папа печальный?

— Он не всегда печальный.

— Сейчас он печальный, — сказала Ева. — Посмотри на него.

Они оба посмотрели на Ивена, и Рэд сказал:

— Нет. Просто он отдыхает, вот и все.

— Мне надоело сидеть, — сказала девочка. — Пошли обратно в воду.

Они встали и снова вошли в реку.

Когда мужчина приподнялся, чтобы глотнуть еще вина, он увидел, что жена его, закрепив платье повыше колен и держа детей за руки, спускается вместе с ними вниз по реке.

Она старалась. И это делало ее прекрасной. Никогда раньше он не видел ее такой светящейся. Он отпил долгий глоток холодного вина и продолжал наблюдать за Суон с ее детьми, с ее собственным сыном и ее собственной дочерью — плоть от плоти ее, кровь от крови. Они были прекрасны, все трое были прекрасны — мать со своим сыном и дочерью. Их фигуры, их тела были прекрасны. Никогда раньше он не видел таких живых, так сладостно волнующих, таких до боли, до восторга прекрасных тел. Он подумал: это не только их я люблю, я люблю и ее, я все еще люблю ее.

А потом они все вместе сидели на одеяле и ели сандвичи. Суон прихватила для детей по бутылке садовой шипучки, которую им нравилось пить на пикниках, и они пили ее прямо из бутылок, как Ивен свое вино. Сандвичи были тонкие, и есть их было легко. Когда с едой было покончено, Ева улеглась на одеяло рядом с отцом. Он обнял ее за плечи и взял ее руку в свою. Рэд лег рядом с матерью, и она тоже забрала его руку в свои. Вскоре и мальчик, и девочка заснули, и женщина сказала снова, на этот раз совсем, совсем тихо:

— Ивен?

— Нет, — сказал он. — Не говори ничего. Вслушивайся в их дыхание. Это все, что нам остается.

Они вслушивались в дыхание уснувших детей. Они вслушивались в свое прошлое и настоящее. Они услышали, как вздохнуло их прошлое — вздохом сожаления. Они услышали, как вздохнуло их настоящее — вздохом прощания.

— Ивен? — сказала женщина.

— Что, Суон?

— Если ты любишь меня, Ивен, я буду жить. Если не любишь, не буду. Сможешь ты любить меня? Сможешь ты любить меня теперь, Ивен?

— Не знаю, Суон. Но я хочу любить.

— Свое умеет любить всякий, но человек любви любит и не свое, любит и то, что не его и только его. Разве мужчина, который неспособен любить не своего ребенка, разве такой мужчина — отец?

Он слушал ее тихий голос. Он слушал, то готовый поддаться, то снова охваченный смятением и болью.

— Суон?

— Да, Ивен.

— Их множество — незнакомцев, из которых мы выбираем. Мои незнакомцы пусть будут моими. Кто б они ни были, пусть они будут мои и твои. А этот пусть уйдет. Суон, я хотел бы его полюбить, но это мне не удастся. Невозможно, чтоб удалось. Еще не поздно. Для таких незнакомцев есть средство.

— Но для таких, как я, нет иного средства, кроме любви.

— Суон?

— Да, Ивен.

— Я знаю его отца.

— Нет, Ивен, — сказала она. — Ты не знаешь. И я не знаю. И сам он не знает. Не может он знать. И не узнает. Он — мой… И я не могу быть жестокой. Я должна любить его. Он и твой, если ты любишь меня. Мы не знаем. Не знаем ни ты, ни я. Не знают ни Рэд, ни Ева. Не знает и он. Нет тут и не может быть ничего другого, никакой другой правды, кроме правды, которую сотворит любовь. Правда — это любовь. Твой народ старый и добрый. Люди твоего народа — отцы. Они отцы для всех людей. Они всему отцы, Ивен.

— Я хотел бы любить, — сказал он. — И я любил бы его. Я любил бы его не из жалости, не из великодушия, я любил бы его без затаенной обиды, без затаенной ненависти. Я любил бы его, не чувствуя себя униженным. Я любил бы. Но где порука тому, что и в сердце моих детей такая любовь заложена и возможна? Где порука тому, Суон?

— В моем сердце, Ивен.

— Я хотел бы, Суон…

— Люби меня, Ивен. Люби меня без жалости. Люби меня без презрения. Без ненависти люби меня. Пусть те, кто любит с легкостью, любят друг друга, когда это легко. Люби меня за этот вот миг моей любви к тебе. И даже за то, что я предала тебя. Смотри на меня, Ивен, и люби меня с гордостью, со страшной гордостью, безрассудно люби меня. Разве не лучше, Ивен, когда живешь безрассудно?

— Он не наш незнакомец, и пускай он уйдет, — сказал Ивен. — Пускай появится наш. Сужденный мне и тебе, Рэду и Еве.

Я не смогу быть добрым к ней постоянно, думал он. Это настроение — на миг, оно от лета, от реки и скоро пройдет. Потом будут другие дни, с другим настроением, и на появление незнакомца она сама тогда посмотрит совсем другими глазами, не так, как сейчас.

Она пошевелилась, повернулась к нему.

— Любовь — выдумка, — сказала она. — Но мне все равно. Теперь уже все равно. Я верила, что ты умеешь любить, но ты не умеешь. Раз это так, Ивен, то так, и ничего не поделаешь. Так ли это, Ивен?

— Да, Суон.

— Ты не можешь любить меня безобразную, безрассудную, больную, ненадежную, полную страха?

— Любовь к тому, что смертоносно, не есть любовь.

— Любовь — выдумка.

— Время неторопливо, — сказал он, — но ошибка, совершенная женщиной по отношению к мужчине, к самой себе и своим детям, ускоряет его бег, не дает передышки. Я не хочу тебе зла, Суон. Я восстановлю неторопливое течение времени для нас обоих. Любовь не выдумка. Я хочу, чтобы ты жила. Хочу, чтоб жил Рэд. Хочу, чтоб жила Ева. Я сам хочу жить в каждом из вас. Больше мне негде жить и идти некуда. Я в каждом из вас. Я — это вы. И это не ложь, не выдумка. Давай сейчас, пока они спят, подумаем и попробуем разобраться в самих себе, попробуем решить, что мы в состоянии сделать.

— Хорошо, Ивен.

— Вчера вечером я ездил в аэропорт повидать своего брата, а вовсе не того человека, чье имя назвал. Я не хотел говорить, что еду повидаться с братом и назвал первое пришедшее мне в голову имя. О случившемся знаешь ты, знаю я, знает мой брат. Никто больше не знает. И никогда не узнает. Забыть, что один из нас сбился, невозможно. Но я забуду, с кем из нас это случилось. Я забуду это. Я знаю, что смогу. Сможешь ли ты, Суон?