Уильям Сароян - Повести и рассказы

— Ивен?

— Да, Суон.

— Я не хочу быть искромсанной. Я знаю, это убьет меня.

— Почему ты думаешь, что что-то непременно должно убить тебя?

— Я думала, что ты убьешь меня, — сказала она. — Я чуть ли не надеялась.

— Я отец, — сказал он. — У меня двое детей. Я обязан думать о них. В любую минуту я обязан помнить и думать о них. В любую минуту я обязан думать об их матери. Обязан быть терпеливым ради моих детей. Я не могу убить тебя, Суон. Я не могу убить мать моих детей. Будь ты просто Суон, а я просто Ивен, и предай Суон Ивена, Ивен не был бы предан, потому что ни один мужчина не может быть предан женщиной, и ни одна женщина не может быть предана мужчиной, только дети могут быть преданы.

Он умолк, взял ее за плечи и заглянул в глаза.

— Я не изменю тому, что мое, Суон. Я обезумел. Теперь я уже не безумен. Если ты боишься, Суон, то знай, что я боюсь вместе с тобой, но моя цель — рассеять, прогнать наш страх. Я не стану навязывать тебе свою волю, но я хочу, чтобы моя воля стала твоей. Пойдем прогуляемся по винограднику. И будем благодарны богу за день, в который Рэд и Ева Назаренус жили так, словно жизнь это не боль, не страх, не предательство, не вечная угроза и негаданная опасность. Это летнее воскресенье возвратило им смех. Они снова верят в отца своего и в мать. Если они не смогут верить в нас двоих, они ни во что не смогут верить. Или смогут верить только в себя и будут ожесточенными, мнительными, одинокими. Пойдем прогуляемся по винограднику, Суон. Я твой муж и их отец. Ты их мать и моя жена. Ничего лучшего для нас нет. Ничего лучшего даже теперь, Суон. Ничего лучшего даже при том тяжелом испытании, которое предстоит нам обоим. Ничего лучшего, потому что у этих детей должна быть ты, Суон, и должен быть я.

Он быстрыми шагами вышел из комнаты на веранду, спустился вниз. Она положила букет на место, в вазу, и поспешила за ним. Ивен был уже в винограднике, и она бросилась догонять его бегом, подумав: «Если я побегу, споткнусь и упаду, может, тогда это кончится». Она бежала и молилась о том, чтоб упасть, потом упала и вскрикнула. Он остановился, обернулся, но не подошел к ней. Она поднялась на ноги, сознавая, что падение ничем ей не помогло.

— Мы ходили в церковь, — сказала Ева Фанни. — А вы что делали?

— Мы тоже ходили в церковь, — сказала Фанни.

Они играли в ту же самую игру, прятались за сложенными в кучу сухими виноградными лозами. Каждая лоза, если приглядеться внимательно, напоминала тельце со множеством рук.

— Я пела, — сказала Ева. — Потом я засмеялась, и Рэд рассердился на меня. Он рассердился, потому что в церкви смеяться нельзя. А я не знала, что нельзя. Мама тоже смеялась. Рэд рассердился и на нее.

— В какой вы были церкви?

— В белой.

— Это пресвитерианская, — сказала Фанни. — Мы были в методистской. Мы методисты.

— Мы пресвитерианцы, — сказала Ева. — Почему мы пресвитерианцы, а вы методисты?

— Знать не знаю, — сказала Фанни. — Мы, видно, проторчим здесь до полуночи, потому что ищет Фэй, а она никогда никого не находит. Что говорил человек в церкви?

— Какой человек?

— Священник.

— Он сказал: «Бог есть любовь. Бог любит всех, и все должны любить друг друга». А потом я заснула. Что говорил ваш?

— Про то, что бог есть любовь, он сказал две недели назад. А сегодня он говорил что-то другое. Я не слушала.

— Ты тоже заснула?

— Нет, мне просто надоело слушать. Я уже привыкла. К каждому слову привыкла. Я по привычке верю каждому слову.

— Я верю каждому слову, — сказала Ева. — А ты нет?

— Еще бы не верить! — сказал а Фанни. — Бог есть любовь!

— Да, — сказала Ева. — Бог есть Отец, а мой отец и есть тот, кто любит.

— Сказал кто?

— Сказал кто? Что это значит?

— Кто сказал, что твой отец — любит?

— Я говорю. А твой отец разве не такой? Разве он не любит?

— Любит кого?

— Тебя.

— Да ладно уж, — сказала Фанни. — Наверно, любит. Конечно, любит. Ну и что?

— Ну и что? — сказала Ева. — Разве это не приятно?

Они услышали крадущиеся шаги, примолкли и попятились от приближающихся шагов. Фэй шла вокруг кучи виноградных лоз, но она была такая нерасторопная и недогадливая, что, обойдя кучу, так и не обнаружила их и ушла искать теперь в другом месте.

— Здесь ей не найти нас, — сказала Фанни. — Так что давай куда-нибудь переправимся.

— Пойдем в виноградник и поедим винограду, — сказала Ева.

— Пойдем лучше туда, где арбузы, и посмотрим, попадется ли нам спеленький, — сказала Фанни. — Арбузы уже собрали, сезон их кончился, но, может быть, нам попадется подходящий.

— Хорошо, — сказала Ева. — Я арбуз люблю. — И они пошли тихонько, не разговаривая. Потом Ева сказала: — Я люблю мою маму. Я люблю брата, но больше всех я люблю папу.

— Почему? — сказала Фанни.

— Такого, как он, нет, — сказала Ева. — Он носит меня на руках. Он разговаривает со мной. Он рассказывает мне сказки. Он рассказывает мне всякие смешные вещи, чтоб я смеялась. Он смотрит на меня, и это лучше всего. Он смотрит на меня, и я вижу, что он меня любит.

Они пришли к арбузным грядкам возле оросительного канала. Арбузов было немного, и те маленькие, неуклюжие и какие-то грустные на вид.

— Вот этот годится? — сказала Ева.

— Для свиней, — сказала Фанни. — Это брак.

— Разве это не арбуз?

— Арбуз, но забракованный, то есть негодный. Он маленький, кривобокий и внутри не красный и не сладкий. Он бледный и почти без вкуса. Но мы найдем хороший. Когда был сезон, мы собрали сотни хороших. Но всегда бывают еще и несколько запоздалых.

Они побродили среди грядок, и Фанни то и дело ударяла ногой по негодным арбузам и разбивала их, причем с серьезнейшим видом. Ева наблюдала за ней и дивилась, почему это Фанни не смеется, делая такие забавные вещи. Ева попробовала ударить по арбузу, но у нее получилось не так, как у Фанни. Арбуз даже не треснул. Ева не тронула его больше, но посмотрела на него так, словно сознавала свою грубость и теперь раскаивалась. Бедный маленький «брак».

— Вот он, — сказала Фанни. И нагнулась над довольно крупным и ладным арбузом. Она постучала по нему костяшками пальцев, потом сказала: — Спелый. Сейчас мы его разломаем и съедим всю середку. — Она оторвала арбуз от плети, взяла его в обе руки и направилась к оросительному каналу. Она подняла арбуз над головой, потом уронила его. Он треснул. Фанни просунула руку в трещину, разломала арбуз на две половинки, и вот он был перед Евой — весь красный с мелкими черными семечками. — Вот твоя половинка, — сказала Фанни, — а вот моя. Ешь середку.

— Хорошо, — сказала Ева. — И большое тебе спасибо, Фанни Уолз.

— Ах, — сказала Фанни, — до чего ж ты воспитанная. Ешь арбуз — и все. Дня через два он бы сгнил. Мы набрели на него как раз вовремя. — Она запустила пальцы в самое сердце арбуза и вырвала целый кусок без семечек. — Вот как это делается, — сказала она. — Вот как едят арбуз. Сердцевина в нем лучшее.