Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга вторая

Донцов молчал, переваривая услышанное. А Иван Семенович пояснил:

— В этой глубинке сиюминутное на второй план отходит. Вы в московской горячке, возможно, не обратили внимания на юбилейный доклад Римского клуба, — не до абстракций! А он ставит вопрос о темной стороне цифровой экономики. Опасаюсь, что не только вы это важнейшее предупреждение о цифровом утопизме, способном породить цифровой концлагерь, цифровое гетто, упустили.

Опять помолчал, потом продолжил:

— Кстати, Виктор Власович, а вы заметили, какой напряженный график у Владимира Владимировича? Не говорю о государственных делах, но и отдых забит до предела: спорт, путешествия. Немыслимая активность! Ни на один день не исчезает из поля зрения. У нас это признак того, что верховная рука всегда на пульсе страны. Но некоторые зарубежные концептуалы смотрят на это иначе, считают, что через сверхзанятость лидера реализуется некий заданный сценарий. Лидеру не оставляют времени на отвлеченные размышления, никаких прогулок в одиночестве по берегу моря, чтобы вдруг не приподнялся над горячей текучкой. Каждая минута расписана, за ним закреплено полновластие в вопросах этой текучки, но его стратегическое мышление сковывают: как бы не надумал чего такого, что может нарушить привычный образ жизни окружения... Он только менеджер и не имеет права быть философом — даже чуть-чуть. Но известно, все великие правители славились глубокомыслием, потому и оставили след в истории. Вот западные концептуалы и считают, что стратегия сверхзанятости, навязанная лидеру, она с двойным дном. В этой связи любопытен пример президента Кеннеди. Раз в две-три недели он собирал за чашкой кофе ближайших советников, и они, абсолютно не затрагивая текущие и даже перспективные проблемы, размышляли над крупными президентскими инициативами, которые укрепляли и пропагандировали американские ценности.

Донцов-старший сидел за столом как бы притаившись — ни звука. На пасеке они с Иваном Семеновичем балаболили много и о разном. Но никогда Власу Тимофеевичу не доводилось присутствовать при таких серьезных беседах. Он гордился сыном, с которым «особый» генерал — резидент! — счел возможным и нужным поделиться своими мыслями, выношенными здесь, на пасеке. Между тем солнце, огибавшее перелесок с юга, давно повернуло к западу, тени заметно вытянулись.

Иван Семенович понял, что Донцову пора, — он вообще понимал, а возможно, чувствовал мыследвижения собеседника. Переключил регистр:

— До Москвы не близко, а солнце теперь уже рановато падает. Петр и Павел час убавил...

— А Илья Пророк два уволок, — подхватил отец.

— Ай-ай-ай! — спохватился Иван Семенович. — За разговорами чайку с чабрецом не отпробовали. Но мы вас, Виктор Власович, без медка свежайшего не отпустим. Влас Тимофеевич, где-то у нас была трехлитровая банка...

Началась старческая суета. Отец и «особый» генерал, снова превратившийся в простого мужичка в киржачах, ушли за домик, на хозяйственную площадку, где под покатым шиферным навесом хранились нехитрые пасечные принадлежности.

Донцов остался один. Было тихо, лишь маленькая беспородная зинька посвистывала, прячась среди ветвей. Сквозь прозрачный листвяный лесок он смотрел на уходящие к горизонту луга с разбросанными по ним редкими островками леса. «В детстве в этих местах перелесков не было, зато среди чистого поля почему-то поднимались кое-где одинокие березы. Они удивляли, и отец объяснил: здесь шли бои, в воронках от снарядов скапливалась влага, там и прорастало летучее березовое семя. За десятилетия послевоенные березы дали приплод, их обступила молодая поросль». Донцов оглядел перелесок, и глаз сразу наткнулся на мощное дерево, вокруг которого и плясал веселенький пасечный березнячок. Подумал: «Когда-то в этих местах зашумят могучие леса». И тут же: «Если раньше срока не распашут!»

Растревоженные серьезным разговором мысли перекинулись на собственную судьбу. Жизнь берет свое, вот и он пустил корни, все вроде бы идет путем, новая донцовская поросль уже пошла в рост, и нет сомнений в продолжении рода.

Если не распашут!

20

Бутылка отменного коньяка Григорию Цветкову не только улыбнулась, но и волею случая ему лично пришлось приложить руку к погублению Поворотихи. Через три недели после памятного разговора с Донцовым, помнится в обед, ему в панике позвонил Вася Красных. Заполошно кричал:

— Гришка! На алексинском въезде колонна КамАЗов с гравием! Десять штук!

Цветков бросил остывать щи; прихрамывая на левую ногу, когда-то задетую раскаленным стальным удавом, извивавшимся на вальцовочном столе «Серпа и молота», вприпрыжку побежал в конец села и увидел жуткую картину. Перед знаком «Поворотиха» на обочине выстроились в затылок друг другу огромные грузовики, с верхом груженные крупным гравием. Подумал: «Сволочи! Даже брезентом кузова не прикрыли, плюют на правила. Ащеулы!» Хвост ядовитой змеи терялся за ближним изгибом трассы, а в голове колонны стоял уазовский «Патриот», около которого топтался усатый мужик в фирменном комбинезоне, с коричневой папкой под мышкой.

Сообразив, что это главняк, Григорий с легким матерком накинулся на него:

— Кто таков? Куда груз везете?

— А вы кто будете? — с усмешкой, но спокойно, доброжелательно ответил усач. — Любитель безобразных слов?

— Обчественность! Хотим знать, зачем в село гравий везете.

— А вы почем знаете, что в село? — усмехнулся мужик.

— Мы всё знаем! Давай документы.

— Ну, первому встречному-поперечному я документы показывать не обязан. — Он нажал на букву «У». — А если проводите в сельскую администрацию, там вместе и поглядим. — Тряхнул коричневой папкой. — Садитесь. — И распахнул заднюю дверь.

Обескураженный, Цветков забрался в машину, главняк сел рядом с водителем, предварительно подав какой-то знак шоферу первого КамАЗа, и они двинулись. Усатый, перейдя на «ты», незлобно ворчал:

— Ишь, какой выискался! Документы ему подавай! Народный контроль у нас тридцать лет назад концы отдал.

Приехали быстро, и Цветков, не веря своим глазам, вынужден был засвидетельствовать ужаснувшее его роковое событие, какое ему и в страшном сне не могло присниться. Усатый раскрыл папку, достал из нее кучу бумаг и разложил их перед оторопевшим Костомаровым.

— Я прораб, зовут Петр Андреевич Лошак. Доставил в Поворотиху колонну с гравием. Вот решение области, что мне надо отсыпать площадку под стоянку тяжелой техники. Вот печати, подписи — все путем. Теперь по диспозиции. — Развернул карту Поворотихи, на которой толстой ярко-красной линией, ближе к тульскому выезду, был выделен квадрат, сразу за селом, где земля еще в девяностые годы, когда распустили колхоз, была упущена в залежь. — Ткнул пальцем. — Вот, за усадьбами. Размер проектировщики ужимали, но все равно вышло пятьдесят на пятьдесят метров. Вот печати, согласования, распоряжения.