Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга вторая

— К тому же Подлевский полезен тебе в журналистском смысле, будет сообщать о подготовке бунта.

Вдруг расхохотался.

— Ты чего, Валь?

— Болтая за кружкой пива, ты скажешь ему, что за статью получишь двести тысяч. Он с ума от зависти сойдет. Продешевил!

— Но вообще-то мне тоже могли бы кое-что подбросить.

— Димыч, о тебе ставить вопрос нельзя, ты на содержании. Но!.. В который раз говорю: ты в большой игре. И должен понимать, что начинается новая полоса жизни, с совсем иным обеспечением. Лучше скажи: как обустроился в Поворотихе?

— Не очень... Квартирую у одной старушенции, которая еще кого-то пускает на ночлег.

— Да, слушай! — вдруг спохватился Суховей. — Судя по той яме, из которой я вытащил Подлевского, это человек скользкий. Все, что будешь говорить о себе, тщательно просеивай. Про Америку, где сошелся с Бобом, — сколько угодно. Но про Томск, про майдан, про Вильнюс — ни-ни. Ты москвич, квартиру купил, публикуешься под псевдонимами. Фамилию Суховей не слышал. Он умеет вцепляться, я на себе испытал. Боб-то представил ему меня опытным чиновником со связями. И вдруг Подлевский узнает, что ты через Винтропа «сделал Суховея», который нищенствовал в Вильнюсе. Ты думаешь, уважаемый Аркадий Михалыч подумает о Суховее «ах, такой-сякой»? Плевать ему на Суховея. Он сразу поймет, что Винтроп вербует агентов влияния, рассаживая их в руководящие кресла. Подлевский — биржевик, уровень мышления у него соответствующий. И кто знает, что он будет делать со своими догадками по Винтропу? У нас своя игра, у него своя. Может быть, ему выгоднее на Лубянку постучаться? А может, он туда уже без стука ходит? Я о нем ничего не знаю, для Боба он фигура проходная, вспомогательная. Исполнитель на гонораре. Фрилансер.

— Ну что сказать, Валентин? Если откровенно, в Вильнюсе я мечтал работать в паре с тобой, но и думать не мог о такой серьезной связке. У меня чувство, будто я сбрасываю с себя скорлупу журналиста и вхожу в настоящую игру, о которой думал еще в Америке. Теперь многое приобретает иной смысл.

— Димыч, когда мы здесь гуляли в прошлый раз, я говорил, что Поворотиха может стать поворотной в твоей жизни. — Соснин кивнул. — Теперь ты понял, что участвуешь в операции не только в журналистском качестве. На тебе Подлевский, это серьезное задание, нам нужно знать о нем все. Но и он попытается выжать из тебя максимум информации.

— Это ясно...

— Будешь мне звонить — фамилию Подлевского не называй. Он для нас с тобой — «Петька». «Петька сказал, сделал...» Ничего важного по телефону не говори, придется чаще в Москву мотаться. Я для тебя доступен в любое время дня и ночи. Кстати, по-прежнему холостякую... И вот еще что, Димыч. Подлевский в Поворотихе работает не один, кого-то поднанял. Посмотри внимательно за его окружением.

— Валь, задача ясна, чего ее тереть десять раз. — Соснин явно устал от насыщенной беседы.

Суховей счел нужным закруглиться:

— Именно на Подлевском я держал экзамен перед Бобом, после чего оказался в Москве. Теперь держать экзамен на Подлевском приходится тебе...

Соснин взялся за новое поручение с усердием школьного отличника. Уже в субботу сказал, что Петька отличный парень и они хорошо дернули, а еще через пару дней сообщил о полной готовности Петьки к уборке урожая и о том, что Петька познакомил его со своим шофером Иваном, который наезжает в Поворотиху часто; через него удобно держать связь, и они обменялись телефонами. Потом информация от Соснина поступала однотипная: мы с Петькой слегка потусили, поболтали по душам, Петьке не терпится приступить к работам. Но вдруг — нечто неожиданное, да и голос тревожный: Петька так устал ждать, что готов на свой страх и риск подстегнуть события. Сказал на прощание:

— В Москве буду послезавтра, надо кое-что уточнить. Встретимся там же, в тот же час.

Судя по этой фразе, он с восторженным рвением вошел в новую роль.

Глаша, узнав о предстоящем рандеву, опять сильно разволновалась.

— Чует мое сердце, Валюша, такую пакость Подлевский затеял, что произносить страшно. Слова изреченные сбываются. Ты Соснина подробнее порасспроси, ни одной мелочи не упусти. Не обижайся, ты должен понять: у меня сейчас только одно на душе, ты знаешь, чего я боюсь. Как подумаю, озноб колотит.

Но, к удивлению Суховея, ему даже не пришлось задавать уточняющие вопросы. Соснин действительно увлекся новой ролью и подошел к делу с такой дотошностью, что копнул до дна.

— Ты как в воду глядел, — начал он, едва поздоровавшись. — Все шло в точности по твоему сценарию, я с ужасом думал, как бы влип, если бы ты меня не предупредил. Кстати, он до тебя основательно докапывался, с разных ракурсов три захода сделал. Как бы невзначай на фамилию подлавливал. Но это лирика. Понимаешь, Валь, проскочило у него, что плод, который он заботливо выращивает, может перезреть и стать несъедобным, — это его лексика. Потому, мол, есть идея ускорить события. А как? Да очень просто: народ в напряге, от любой искры анархия полыхнет. Вот и надо искру пустить. Случись в селе пожар, вся Поворотиха дыбом встанет, не до трубы будет.

Соснин говорил резво и невольно ускорил шаг, отчего слегка запыхался. Суховей дружески успокоил:

— Димыч, ты быстрослов, не гони. Давай спокойненько, у нас времени вагон и маленькая тележка.

— Нет, Валя, я здесь ночевать не буду, сегодня же вечерним рейсом рвану в Поворотиху. Но я тебе главное не сказал. После таких заяв Подлевского пришлось поднапрячься. А он, я тебе говорил по телефону, на экстренный случай представил мне своего водилу Ивана, мы с ним в «Засеке» пересекаемся. Я и думаю: а не посмотреть ли мне, чего этот Иван часто в Поворотиху мотается? Путь-то неблизкий. С кем он в селе общается? Увязался за ним осторожненько, он «мерс» у «Засеки» оставляет и в Поворотихе пешкодралом. И куда же он прётся? Мать твою, он — в дальний тупичок да как раз в тот домишко, где я квартирую. Представляешь? Потом у старушонки своей спрашиваю: кого, Еремеевна, еще привечаешь? А-а, говорит, прибился тут один блудняк, пьянчужка, фуфлыжничает за чужой счет, Агапычем кличут. Смирный, не буянит, а мне копеечка никогда не лишняя. На следующий день я никуда не пошел, сижу в своей келье, жду, когда этот Агапыч объявится. А он только к обеду выполз, видать, с похмелья. Я тут как тут. Жалуюсь: вчера поддал, позарез надо опохмелиться, пошли вместе. Ну а дальше — сам понимаешь. Сперва просвещал меня по части звонарей из тюрьмы, ну, которые с мобильников деньги крадут. А когда поднакачал его, он мне про газопровод и про гравий разобъяснил — я и без него все знаю, но слухаю. Потом говорю, что мы с Аркадием Михалычем в друзьях. Тут он совсем поплыл и шепчет, будто бы большие раздобытки ему светят, куш в сто тыщ рублей обломится. Через Ивана поступил заказ в нужную ночь кое-где спичкой чиркнуть. Завтра, мол, Иван подспорье привезет. Я ему: ты уж Ивану не говори, что мы в одном домишке ночуем, мне перед Аркадием Михалычем неловко. С меня — угощение. А сам утречком из кельи ушел, затаился в укромном месте, там тупичков много. И что ты думаешь, Валентин? Иван ему пластиковую канистру принес, непрозрачную. Ты все понял?