Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Что вы разумеете под перспективами?

Хитрые глазки Коша стали совсем щелочками.

— Нечто вроде того, что собирался устроить Ведрин… Вам известно, что представляет собой «Ла Гранжет»: фойе, зрительный зал, спортивная площадка, участок, где можно устроить аттракционы… Это ничего вам не говорит, господин заместитель мэра по делам молодежи и спорта? Надо только, чтобы согласился Лассег.

— А он согласен?

— Вот об этом-то я и хочу с ним поговорить, — сказал, подымаясь, Кош.

В кухне был включен телевизор. Сладкий голос Леона Зитрона добродушно предавал анафеме преступления оасовцев, а на экране епископ с кислой миной осенял крестным знамением гроб. Тастэ выругался.

Лиза и ее мать, думая о чем-то своем, рассеянно накрывали на стол, а госпожа Фоссад, толстая матрона с висячими, как у бульдога, щеками, внимательно следила за каждым их движением. Анри, только что спустившийся сверху, стоял, прислонившись к камину. Он наблюдал за Теодором Гонэ, который неловко сидел у стола лицом к телевизору, и забавлялся происшедшей в нем переменой. Лунный свет, исходивший от экрана, озарял почти красивое лицо — красивое, как у молодых героев Радиге, — и, во всяком случае, более юное, чем у того бледного недоноска, который явился сюда однажды с рукописью под мышкой. Это было… — он вспомнил о Жане, и сердце у него сжалось, — это было восемь… девять месяцев тому назад, ровно столько, сколько требуется, чтобы выносить ребенка…

В общем-то, если приглядеться, никаких разительных перемен в Гонэ не произошло: волосы аккуратно подстрижены щеточкой, а не лежат спутанные, как копна соломы; щеки тщательно выбриты; сидит он более прямо, голову держит более уверенно… А его темно-синий костюм, наверно, еще вчера красовался в витрине «Нувель галери» — сто девяносто девять новых франков.

Роза помешала кочергой в камине за спиною Анри… на экране — премьера в «Комеди франсез»… — гвардия салютует саблями какому-то министру… Мальро разглагольствует, стоя между статуей и какой-то важной дамой… Резкий запах жареного вдруг наполнил кухню — это Роза бросила ломтики ветчины на сковородку… два актера на сцене обменивались репликами, которые невозможно было разобрать… зал аплодировал, и звук аплодисментов вторил шипению жира на сковородке.

Взгляд Анри снова остановился на лице Теодора. Он подметил промелькнувшее на нем веселое, задорное выражение, которое лишь подчеркнуло его молодость. И тотчас перед глазами Анри возникла Жанна, Жанна в самолете, летевшем в Майами. У нее было такое же выражение лица, когда она сказала: «Да, я честолюбива, а как же иначе…» Теодор честолюбив, и он уже стал немного пыжиться, хотя и сам, наверно, не подозревает об этом…

Анри вздохнул и перевел взгляд на приближавшегося к нему Коша.

— Господин профессор, по-моему, время ехать.

— Хорошо, хорошо. Вы с нами не едете, Тастэ?

— В Карзак? Никогда в жизни!

— Господин профессор, — сказал Кош, — мне хотелось бы обсудить с вами один вопрос. Могу я с вами поехать? Все равно нашу «дофину» водит жена.

— С удовольствием, дорогой директор, но у меня в машине всего два места, а я обещал Гонэ отвезти его в Карзак. Если госпожа Кош не возражает взять пассажира, может быть, Гонэ поедет с ней?

Лиза разбивала яйца, приготовляя яичницу; в Кицбюэле Перилла побеждал в гигантском слаломе, но Лиза, стоя спиной к экрану, даже не подозревала об этом.

Она включила лампочку под потолком и мазала губы. Теодор закрыл глаза. Его левая рука, казалось, еще ощущала тяжесть и живительную теплоту тела, которое всего минуту назад покоилось на ней. Госпожа Кош бросила на него игривый взгляд… «Glênê — средоточие глаза, зрачок; gliskhros — вязкий, и липкий, и клейкий; glikhomaï — льнуть, цепляться; gloïos — грязный, мерзкий, презренный; glykys — сладкий, томный, приятный…» Он вздрогнул в приступе отвращения, обозвал ее… Но ничего подобного на самом деле он не чувствовал — его переполняла ликующая радость и легкость, ни тени сожаления, восторг — только более острый, более сильный, чем тот, который вызывала в нем Лизистрата или… да, конечно, богоматерь над алтарем.

Они улыбнулись друг другу. Госпожа Кош нажала на стартер.

— Ну как, теперь вы меня уже не боитесь?

Ему удалось найти в себе силы и пробормотать:

— Почему…

— Почему я так себя вела? Видите ли… В тридцать два года женщине приятно бывает кое-что себе доказать… А потом я и вам оказала услугу. Нельзя же оставить вас… как бы это сказать?., нетронутой целиной. Надо было кому-то взять на себя инициативу. Возможно, вы считаете, что я не очень гожусь для этой роли, учитывая мой возраст, мое положение, мою профессию… Не уверена… хотя в данном случае я действовала скорее из материнских побуждений и… педагогических… правда, не без примеси иных чувств… К тому же вы стали таким красавчиком, что, конечно, скоро найдете какую-нибудь девушку и забудете меня.

— Нет, нет!

— Не спорьте! Моя роль кончена. Я передаю вас другой. Прощальный поцелуй — это все, что вы от меня получите… или я от вас, если уж говорить по справедливости. Видите ли, я никогда не обманывала мужа, и даже если у меня иной раз возникало такое желание, возраст уже не тот… Вам тяжело это слушать?

Она погладила его лоб, затем пальцем провела по линии профиля и в заключение по-матерински потрепала по подбородку.

Тяжело? Ужасно, — он вдруг почувствовал это. Неизъяснимая горечь и нежность всколыхнули его грудь, клубком подступили к горлу. В машину проникло ледяное дыхание вечера. Казалось, никогда больше не будет светло.

— Да, — сказала она, — вначале бывает тяжело, но вы увидите, как сладостно потом воспоминание. К тому же я не была слишком требовательна.

На нее смотрели испуганные глаза.

— Что это?.. Что со мной?

Лампочка в потолке погасла.

— Да ничего. Вы просто влюблены. В первый раз это всегда сопряжено с потрясением, но вы молоды, вы быстро придете в себя. И тогда почувствуете, что стали другим человеком.

Фары снова осветили белую от инея дорогу и обындевевшие изгороди. В нескольких сотнях метров впереди, на вершине холма, сверкало огнями поместье Карзак.

Сколько времени они находятся в пути? Теодор попытался вызвать в памяти кухню Эрнандесов, отъезд со двора фермы. Казалось, это было так далеко — далеко, как воспоминания детства, даже, может быть, еще дальше… Просто был в его жизни момент, навсегда канувший в прошлое, отрезок времени, в течение которого он беседовал с госпожой Кош в ее машине.

Как только они двинулись в путь, разговор зашел о *Лизистрате». Госпожа Кош недавно прочитала инсценировку, которую собирались ставить на фестивале, и, забавляясь смущением Теодора, перечисляла изменения, внесенные в текст. Ему это не было неприятно — такое ощущение бывает, когда трогаешь языком больной зуб. Каждый намек щекотал нервы, вызывая острое, непреодолимое желание дотронуться до больного места еще раз.