Доржийн Гарма - Первые шаги

Приятно слышать такое о друге. Но я понял, что немного завидую.

Я гнал табун и вспоминал. Когда я подъезжал к дому, навстречу выбежали мои ученики. «Наверное, хотят помочь управиться с жеребятами», — подумал я. Но они протянули мне телеграмму. В ней было всего несколько слов: «Вылетел из Улан-Батора 29. Встречай. Толя».

В воскресенье небо над степным аэродромом было чистое. Легкий ветер клонил к земле сухие верхушки трав. Пышно увядала листва, весь южный склон полыхал багрянцем. Даже на летном поле лежали сухие, шуршащие листья.

И вот я увидел Толю. Это уже не тот худощавый студент, облик которого запечатлелся в моей памяти; Анатолий Иванович Разумов — крупный, солидный мужчина. Широкий лоб изрезан морщинами. Но голубые с искорками глаза глядят на меня по-прежнему открыто и просто.

Среди подарков, которые он привез, особенно поразили меня три толстые книги по монгольской филологии с его именем на переплете.

Вечером мы сидели в моем деревянном домике, попивая кумыс. Толя сказал:

— Помнишь старика Намдага с седой бородой до пояса? Кажется, ему тогда было лет семьдесят. Его подарок стал для меня заветом — посвятить жизнь изучению древней монгольской литературы. Сейчас пишу книгу о литературных связях средневекового Востока. Ну, а ты как, друг мой? Какие открытия ты сделал? Ведь мой Харху живет в прекрасной стране, среди мудрого народа…

Я невольно поморщился, будто глотнул горькой полынной настойки. «Вот уже десять лет, как я живу здесь, и все, что сделал, — построил себе дом и забор», — подумал я.

Толя почувствовал, что у меня испортилось настроение.

— У человека должна быть цель в жизни… — сказал он тихо.

— Какая у меня цель… Учу детей литературе. Десять лет изо дня в день повторяю одно и то же. Жизнь моя однообразна. Все еще не женат. Ничто меня не интересует — разве хорошие скакуны…

— Так нельзя… — покачал головой Толя. — Хозяин судь бы должен стараться, тогда и судьба постарается. Не рано ли ты сменил перо на кнут?

Мы помолчали.

— А знаешь, наши однокурсники живут хорошо, — сказал Толя и улыбнулся. — Чимгэ вот теперь заслуженный учитель.

— Да что ты?! — удивился я.

— Гонгор — директор школы. Лхагва собирается защищать диссертацию…

— Надо же!..

На следующий день Толя — и когда только он успел со всеми познакомиться? — пришел ко мне с местными стариками. Говорил с ними до самого вечера. Старики-то и пообещали показать ему скалы.

А скалы эти совсем рядом, за рекой. Слух о них идет давно. Говорят, там высечены какие-то письмена. Я ни разу там не был. А теперь вдруг захотелось поехать с Толей. Но я вспомнил, что надо подоить кобылиц, и остался дома.

Я стоял, провожая всадников взглядом. Вот они скрылись в ивняке…

Вдруг меня как будто толкнуло что-то. Я вскочил на коня и поскакал следом за ними, погоняя изо всех сил.

Ведь скалы совсем рядом…

Наступил вечер. Ранние зимние сумерки, быстро сгущаясь, укрыли все вокруг обжигающе холодным, черным покрывалом. Словно огни далекого города, замерцали на небе звезды. В просветах между деревьями, как в дымке, тускло белел снег. Кругом воцарились покой и тишина. Лишь изредка, как чуткие уши потревоженной лошади, вздрагивали от порывов ветра кедровые шишки.

Мы возвращались лесной тропой. Шапки и шарфы у нас заиндевели. От мороза горели щеки, слезились глаза. Впереди меня шел Бадра. Полы его дэли развевались на ветру, и он неутомимо шагал по сугробам в своих унтах. До жилья было еще довольно далеко. Я представил себе, что сейчас делают наши: поужинали и, сытые, веселые, разошлись по юртам, кто играет в шашки, кто в карты режется. Ганга, как всегда, растопил «буржуйку», присел рядом и смотрит, как огонь жадно пожирает сухие поленья. А в юрте-столовой тетушка Долгор поджидает нас и, раскуривая то и дело тоненькую самокрутку, ворчит: «И где их черти носят? Нет чтобы вовремя прийти и поесть, пока горячее».

Сегодня почти все наши вернулись в поселок после полудня — машины за жердями не приехали. Но нашу четверку Бадра задержал — надо было подготовить жерди на завтра, чтобы машины утром не простаивали. Я стал было возражать, но Дагдан-гуай, мой бывший наставник на стройке, быстро мне мозги вправил.

Вообще-то я живу в городе. В прошлом году окончил десятилетку и пошел работать в строительный трест. Сначала был учеником у Дагдан-гуая, потом меня перевели в каменщики, а скоро послали строить загоны для скота. Съехалось нас из разных мест сорок пять человек. Расчистив глубокий, по колено, снег, мы поставили свои юрты в безлюдной долине, на краю таежного массива.

…В лесу завьюжило. Мороз все крепчал, ветер сдувал с деревьев снег, на открытых местах кружила поземка. Деревья, словно очнувшись ото сна, зашумели, раскачивая ветвями. Наконец в морозной круговерти пахнуло дымком жилья. От этого запаха, словно от горячего чая с топленым молоком, по всему телу разлилось тепло. «Вот и пришли», — подумал я. Совсем рядом послышались голоса людей, и между деревьями замелькал свет от дымника юрты.

Я улегся, рядом на своей кровати лежал в одежде Бадра, наш старший, и, жадно затягиваясь, курил. У него было приятное лицо, большие ясные глаза, нос с горбинкой. Лет ему было наверняка не меньше тридцати. Говорил он мало, работа у него в руках спорилась, и за что ни брался, доводил до конца. Бывал он нередко задумчив, но вообще-то грустить не любил. В минуты веселья громко и заразительно смеялся, обнажая ровные белоснежные зубы. Бадра работал инспектором в каком-то министерстве, тем не менее добровольно приехал сюда на стройку, в необжитую тайгу. В дэли на длинном меху и унтах, он быстро шел вверх по склону горы к месту вырубки. Несмотря на стужу, сразу скидывал дэли и, не мешкая, принимался за работу. Иногда, раздевшись до пояса, докрасна растирался снегом. Бадра был очень строг. Если кто-то работал с прохладцей, он устремлял на него такой возмущенный взгляд, что тому от стыда некуда было деваться. Наверное, поэтому ребята его недолюбливали.

Неожиданно Бадра приподнялся и окликнул меня:

— Гунга, ты спишь?

— Нет… что-то не спится, — ответил я.

— Хочешь, расскажу тебе один случай?

— Расскажи.

— Тогда слушай. Это произошло в прошлом году.

Я сел в постели и приготовился слушать. Бадра встал, разобрал постель, разделся. Забравшись под одеяло и повыше положив подушку, сказал:

— Да ты ложись. Так будет удобнее.

И Бадра рассказал мне такую историю.

— Когда я был маленьким, — начал он, — у нас на окне в большом глиняном горшке росла бегония. Как бы ее ни повернули, листья ее всегда тянулись к свету. Раз в год на ней распускался нежный розовый цветок. Вот так и я рос под крылышком у родителей, как этот цветок, защищенный стеклом от непогоды, и думал, что весь мир заключен в четыре стены нашего дома. Пролетели школьные годы, я поступил в институт. Учился по вечерам, ходил в гости, гулял, танцевал. Порхал как мотылек на лугу, с одного цветка на другой. Словом, вел себя так легкомысленно, что даже не заметил, была у меня первая любовь или нет. Ты, Гунга, сейчас в таком возрасте, когда кажется, что все очень просто. Но жизнь — дело серьезное, глупостей она не прощает. Чтобы не наделать ошибок, нужно строже к себе относиться, видеть цель, не бояться трудностей и, главное, думать. Потом сам себе скажешь спасибо.