Александр Зиновьев - В преддверии рая

Речь товарищ а Сусликова неоднократно прерывалась бурными аплодисментами, переходящими в овации и вставание. Когда товарищ Сусликов сказал, что наконец-то мы покончили с диссидентами... В этом месте надо быть документально точным, поскольку... Сами понимаете, почему. Товарищ Сусликов, заложив правую руку за борт кителя, сказал: У НАС БЫЛИ ДЭСЫДЭНТЫ, У НАС ТЫПЕР ЫХ НЭТ, ТАВАРЫШИ!! И БЫТ ТЫПЕР БОЛШЕ НЭ МОЖЭТ!!! Когда товарищ Сусликов это сказал, весь зал не то что встал или даже вскочил на ноги, а взлетел на ноги. И начались такие аплодисменты... Не овации, а гром, грохот, атомный взрыв аплодисментов! Остановить их так и не удалось. Слышите? Они до сих пор грохочут. И теперь будут грохотать вечно. Наподобие «вечного огня».Так сама жизнь подсказала новый прекрасный обычай — Вечные Аплодисменты.

Главная наша задача, сказал Начальник ОГБ в докладе «Диссидентов у нас нет и быть не может», состоит не в том, чтобы выяснить, куда идет диссидентское движение. Куда оно теперь идет, всем известно: никуда. Главная наша задача состоит в том, чтобы выяснить, откуда оно пошло, ибо только закрыв это «откуда», мы сможем понять закон высокоразвитого социализма, согласно которому его не может быть. Самое поразительное в этой проблеме — наличие многочисленных претендентов на роль предшественников, родоначальников и первоисточников диссидентского движения...

И в самом деле, теперь на роль зачинателей дела прогресса в Стране претендуют все, кроме диссидентов. Кто знает, может быть даже и они претендовали бы, если бы были. Но их нет, как сказал товарищ Сусликов, и больше быть не может. Значит, и претендовать они не могут. Прежде всего на роль родоначальника всякой оппозиционной, критической и даже диссидентской струи в Стране претендует один известный художник, эмигрировавший на Запад. Правда, он заявил свои претензии, оказавшись в полной безопасности на Западе. Но кто знает, если бы он знал заранее, что на эту роль будет претендовать кто-то другой, кроме него, он заявил бы свои претензии ранее. Но тогда неизвестно, смог бы он безнаказанно уехать на Запад и заявить там о своей выдающейся роли. Художник заявил свои претензии и на многое другое, в том числе на то, что он на самом деле продиктовал книги многим критическим авторам и сочинил критические песни, которые распевала вся Страна. Это, надо думать, он сделал с целью защиты своих друзей, томящихся в застенках Страны, и отвлечения главного карательного удара ОГБ на себя. Что же касается диссидентства, то тут у него права неоспоримые: это он первым в истории Страны схватил за пуговицу самого Вождя и чуть эту пуговицу не оторвал с мясом. По слухам сейчас эта пуговица хранится в музее «Борцов за права человека» в Париже.

Услыхав о том, что Художник претендует, Неличка Подмышкина /нет надобности ее представлять вам, вы и сами прекрасно знаете ее по замечательным сочинениям о подлинном коммунизме/ смеялась до слез. Ха-ха-ха, хихикала она, когда этот хвастун делал вид, что хочет схватить этого болтуна за пуговицу, у нас уже животы болели от анекдотов по поводу кукурузы и «нонешнего поколения». Ха-ха-ха!! Но Неличка молчаливо обошла вниманием тот факт, что сама она и весь ее «салон» /«Нелькин салон», как его именовали завистники-интеллигенты/ вышли из движения методологов, возникшего еще в те далекие годы, когда одни будущие диссиденты сидели в концлагерях, другие укрепляли оборонную мощь Страны, третьи еще не появились на свет, а самой Неличке еще не снилась перспектива стать умнейшей женщиной века. И тут по всей вероятности дело не в простой забывчивости. Это уже серьезно.

Услыхав, в свою очередь, о претензиях Нелички, этой /по его мнению/ самодовольной феноменальной дуры, один из основателей движения методологов по имени Гепе, объявивший себя основателем после того, как реальный основатель, основав движение и увидев, какое из него на самом деле дерьмо получается, покинул движение, заявил на постоянно действующем семинаре невыявленных шизофреников и стукачей, что все началось с его идеи исследования мышления как деятельности. О прочих претендентах говорить пока не стоит хотя бы из конспиративных соображений. Разве что намеком. Например, в Москве насчитывается по крайней мере три человека, которые все это высказали и написали задолго до, причем гораздо лучше, чем это сделали другие после них потом. Кто знает, может быть, напечатают они наконец-то свои соображения на Западе, мир содрогнется, и опять все закрутится сначала.

Большая часть московской интеллигенции встретила разгром диссидентского движения в конце семидесятых годов с удовлетворением. И не потому, что интеллигенция была против соблюдения прав человека. Она была очень даже за эти права, признавая право считаться человеком в первую очередь за собою. А потому, что диссиденты незаконным образом сами узурпировали право считаться лучшими представителями советского общества, каковыми они на самом деле не были. Эту сложную и весьма деликатную ситуацию очень точно сформулировала Неличка Подмышкина. Она сказала, что теперь настоящие люди могут спокойно продолжать ранее начатое ими серьезное дело прогресса общества. Сказала она это в компании своих близких знакомых и друзей, которую не только завистники в насмешку, но и историки в знак уважения именовали «Нелькиным салоном». Сказала после того, как по телевидению /в программе «Время»/ объявили о приговоре последней группке диссидентов, и перед тем, как на столе появилась жареная телятина. Это дало повод остроумным гостям обыгрывать тему прогресса общества под углом зрения потрясающей телятины, которую теперь даже в «Березке» не всегда достанешь.

Прежде чем Неличка Подмышкина стала крупнейшим представителем передовой московской интеллигенции и выразителем ее самых сокровенных дум и чаяний, утекло немало воды /последнее выражение насчет воды есть дословная цитата из основного труда Нелички «Марксизм и современность»/. Сначала Неличка была просто миловидной, но необычайно посредственной /скорее даже глупенькой/ студенткой университета, приехавшей в Москву из небольшого приволжского городка. На третьем курсе она случайно стала членом комитета комсомола факультета и вышла замуж за человека по фамилии Подмышкин. Вышла по любви, так как человек по фамилии Подмышкин, хотя и жил в двухкомнатной отдельной квартире с родителями, был, однако, довольно красивым и веселым парнем. Брак оказался неудачным. Муж пьянствовал и регулярно изменял ей с кем попало, честно признавшись ей, что она не удовлетворяет его как женщина. Неличка об этом признании растрепала, само собой разумеется, всем своим знакомым, совершенно не подозревая о том, что ее история дала основу для анекдота, молниеносно распространившегося по Москве /«всех удовлетворяет, а его, видите ли, нет!»/. После развода через суд разделили квартиру. Неличке с сыном досталась маленькая комнатушка. Квартиру затем удачно разменяли, и Неличка стала обладательницей отдельной хорошей комнаты в малонаселенной квартире /кроме нее в квартире жила еще пожилая бездетная пара/. Сына Неличка отправила к матери, чтобы он не мешал ей всецело предаваться науке,— она в это время уже училась в аспирантуре. Сокурсники, конечно, и по этому поводу много острили, отыскивая объяснения внезапно начавшейся Неличкиной научной карьере в постельных отношениях, в связях с органами и прочих сферах, не имеющих отношения к науке. Но они ошибались. И не столько ошибались, сколько лицемерили, ибо сами не хуже других знали, что упомянутые сферы имеют к науке более тесное отношение, нежели эрудиция и таланты, а с точки зрения познаний и талантов они превосходили Неличку не настолько значительно, чтобы иметь достаточные моральные основания для острот. Кроме того, к этому времени Партия и Правительство приняли решение всемерно поднять уровень науки путем увеличения числа кандидатов и докторов наук. Будучи обладательницей безупречной анкеты и комсомольской активисткой, Неличка просто не могла миновать аспирантуру. Ей не позволили бы это сделать, если бы даже она захотела уклониться от аспирантуры и если бы слухи насчет ее взаимоотношений с научным руководителем, престарелым членом-корреспондентом Академии Наук, оказались ложными. После удачной защиты диссертации Неличка ощутила в себе вкус к науке и некое высшее призвание. Хотя она к этому времени прибавила в весе двадцать килограмм и потеряла половину зубов, зато обрела беспредельное самомнение и репутацию умнейшей женщины в научно-исследовательском институте /в отделе было двадцать человек, из коих двенадцать были мужчины/. Через пару лет она женила на себе молодого аспиранта, оставив за собой оригинальную фамилию Подмышкина с целью сохранения творческой индивидуальности. Под этой фамилией она уже опубликовала несколько статеек, обеспечивших ей, как она полагала, заметное место в советской науке. Пока в советской, говорила она, вкладывая в слово «пока» тот смысл, что скоро ее претензии будут распространяться на науку в мировом масштабе. И если бы она взяла фамилию мужа, как она потом неоднократно разъясняла сотрудникам института и студентам университета, это внесло бы серьезную путаницу в оперировании научной литературой.