Александр Зиновьев - В преддверии рая

Не всякая группа людей является целеполагающей. Вон, видите, на поле играют в футбол. Собрались десятки людей. Это скопление людей не есть целеполагающая группа. Весь наш дачный поселок также не есть группа такого рода. Целеполагающие группы людей суть лишь частный случай человеческих групп. Тем более, целые многомиллионные общества. Так что приступая к изучению той или иной группы людей, надо как эмпирический факт установить, является она целеполагающей или нет. А установить это — значит открыть существование или отсутствие механизма целеполагания. В случае с большими объединениями людей этот механизм не обязательно должен охватывать всех членов объединения. Он может быть воплощен в деятельности лишь какой-то части людей, возможно — сравнительно небольшой. Но в силу степени влияния этой части людей на объединение в целом он может быть /достаточно сильное влияние/ или не быть /слишком слабое влияние/ целеполагающим. Это опять-таки зависит не от определений слов, а от результатов эмпирических наблюдений.

Наше общество обладает органической потребностью в целеполагании как локального, так и всеобъемлющего порядка. И постоянно стремится к этому, причем — независимо от исторических традиций партии. Если бы партия таких традиций не имела, ей так или иначе пришлось бы превратиться в аппарат целеполагания данного общества. Так что когда наша партия провозглашает своей целью благо парода и в конечном счете построение коммунизма, т.е. общества всеобщего и постоянного благоденствия, ошибочно это рассматривать всего лишь как демагогию, пропаганду, обман. Не много нужно ума, чтобы обнаружить несоответствие этих идеалов реальной жизни. Труднее увидеть в этом историческую целесообразность. Это все-таки грозная история, а не заговор злоумышленников. Сравнения с мафией тут эффектны, но бессмысленны.

— Все то, чего добиваются наши диссиденты, у нас будет и без них. Только постепенно, без шума, спокойно. Явочным порядком. Вы же не будете отрицать, что прогресс сравнительно со сталинскими и даже с хрущевскими временами колоссальный. Пастернака травили за книгу, которая даже в рамках советской подцензурной литературы не произвела бы впечатления критической по отношению к нашему обществу. Синявского и Даниэля посадили за публикацию на Западе по нынешним оценкам сравнительно безобидных сочинений. А теперь? Владимов, Войнович, Ерофеев, Копелев и многие другие печатают на Западе книги, резко бичуюшие наше общество и спокойно гуляют на свободе.

— Не думаю, что это дальнейшая либерализация. Скорее всего это — признак слабости властей. Еще год-два, и всю эту лавочку прикроют. Бессмысленно рассчитывать на то, что время и обычный ход жизни сами по себе внесут улучшения.

— А я тоже считаю,— сказала Неличка,— что если наши власти не провоцировать на ответные репрессивные меры, они будут сами вынуждены допускать какие-то послабления.

В забегаловке шум, дым, вонь. И тихо и плавно струится беседа.

— У меня дружка выселили из Москвы. Соседи подстроили, гады. Он парень добрый. Но выпить не прочь. А как выпьет, высказаться любит на политические темы. Соседи уловили это. Как приходил он домой, они ему стакан водки без закуски. Потом другой. Ну, он за свое. А они милицию вызывают. Протокол. Другой. Пятнадцать суток за хулиганство. И вот выселили. И главное — комнату им так и не отдали, нового дворника-татарина вселили. Они теперь, гады, со слезами вспоминают о прежнем жильце. Собираются ему посылочку послать. О, русский народ! Чтоб ты провалился и подавился своей пошлостью и подлостью!

— Русский народ тут ни при чем. Дело все в системе.

— А кто эту систему держит? Разве не народ? А КГБ разве не русский народ? Вот уж где русский-то народ во всей его красе!

— А партия разве не русский народ?

— Между прочим, знаете, каков средний возраст члена партии сейчас? Около пятидесяти лет. Молодежь не очень-то охотно идет. Если можно, уклоняется. Рабочие не очень-то хотят идти в партию, а интеллигенцию придерживают. Партия все больше отождествляется по составу с чиновничье-бюрократическим аппаратом. В нашей отрасли, например, встретить заведующего лабораторией или начальника цеха беспартийного — большая редкость. А ведь у нас политикой и не пахнет.

— Ты слышишь, о чем говорят люди,— обращается Основатель к Гепе. — А мы лучшие силы отдаем какой-то идиотской методологии. Нет, не по мне это переливание из пустого в порожнее. И вообще, какое значение имеет, начнем мы с понятия действия и социальной деятельности или с понятия социального отношения и социальной системы?Могу показать, что эти подходы равноценны.

— Пойми простую вещь,— говорит Гепе.— Если мы прямо и открыто выразим наши намерения, то нас сразу же уничтожат. Мы и шага сделать не сможем. А так к нам не придерешься. Мы занимаемся отвлеченной наукой, не имеющей никакого отношения к политике и идеологии. Люди же понимают, что к чему. Зреют постепенно, идеи распространяют...

— Зреют для того, чтобы получше устроиться. А что это за идеи, если к ним не придерешься. Наш семинар все более превращается в замкнутую секту, которая для видимости занимается наукой. Какая к черту тут может быть наука, если почти все участники группы бездарны, серьезно не учатся, не работают так, как требуется от настоящего ученого. Это, повторяю, определенная форма спектакля. Для нас это — возможность поруководить чужими душами и походить в гениях. Иногда — выпить, переспать с руководимыми душами. Для них — возможность походить в талантах /без реальных способностей/, побыть в безопасной оппозиции, выпить опять же и переспать, поговорить о чем-то туманном и возвышенном. Одним словом, бери бразды правления в свои руки. Тебе этот спектакль нравится. А я больше не играю. Мне жаль сил и времени.

— А на что они тебе? Все равно же пропьешь.

— И ты еще собираешься учить людей жить?! Не пропью, а раздам людям.

Все, что сказано и написано о стукачах, говорит Стукач, есть вздор, ибо делают это обычно люди, не имеющие ни малейшего представления о том, что такое стукачи, каковы их функции и что они имеют от этого. Для них стукач есть абсолютное зло, и только. А между тем стукач есть такая же жертва этого режима, как и все остальные. Во-первых, стукач — это тот, кто разоблачаем в качестве стукача. Если же человек не разоблачен как стукач, он не стукач. А разоблачаются наименее защищенные стукачи и наименее ценные, зачастую — специально запускаемые Органами в ситуации, когда роль стукача не может не быть замеченной. А жизнь таких стукачей — сплошное страдание. Часто все делают вид, будто не замечают, что они — стукачи, но между собою о них говорят только как о стукачах, хотя они могут в данном случае не быть стукачами или даже вообще ими не быть. Бывает и такое — стукачеподобные формы поведения. Это ужасно, когда ты не стукач, но все думают, будто ты стукач. Многие становятся стукачами именно потому, что их до этого принимали за стукачей, и они это почувствовали. А не почувствовать этого нельзя. Считается, что человек стукача может почувствовать сразу. Эту легенду распространили бывшие лагерники, разоблачившие на своем веку пару примитивных стукачей и с десяток ложных, но так и не заметившие десятки нормальных стукачей. Но если человека считают стукачом, он не может этого не почувствовать. И начинает вести себя так, что у окружающих на его счет не остается никаких сомнений, если даже его поведение не причиняет никому вреда. Между прочим, имейте в виду, в Органах используется такой прием: донос делает один настоящий стукач, а они стараются создать ситуацию, в которой подозрение будет падать на другого. И еще имейте в виду, что подавляющее большинство доносов делают люди, никогда не бывавшие ранее стукачами, не дававшие никаких подписок и в будущем обычно не контактирующие с Органами. Многие делают это по неосторожности, многие — по доброте душевной, многие — из страха, многие — с охотой и т.п. Общего правила тут нет. Можете мне поверить. Мы с вами встретились случайно. И больше, надо полагать, никогда не увидимся. А у нас в России испокон веков принято исповедаться у случайных собутыльников. Простите, а вы сами случаем не стукач? Нет? Это хорошо. Нет что вы! Я не боюсь. Просто мои рассуждения могли тогда показаться вам несколько бестактными.