Александр Зиновьев - В преддверии рая

Как я стал стукачом? Вы, конечно, слышали о Комитете Гласности? Моя жена дружила с женой одного из членов этого Комитета. Однажды они пришли к нам в гости. Разговорились, естественно, о политике. К этому времени Комитет уже выпустил несколько Хроник, и имя моего гостя уже упоминалось в «Голосах». Все это производило странное впечатление: человек занимается фактически антисоветской деятельностью /чего греха таить, деятельность-то действительно антисоветская!/, а свободно ходит по улицам, пьет вино, телевизор смотрит, уверенно рассуждает обо всем на свете. А я человек мягкий. Он шпарит, перспективы развивает, а я слушаю, возразить не могу. Да и не хочу, поскольку вроде оно так и есть. В общем, кончилось тем, что и я вступил в этот Комитет. Активно в нем я так никогда не работал. Если бы это было, все равно посадили бы. Но числился. А это в наше время само по себе, оказывается, есть преступление. На работе узнали — скандал! Увольнять уже собрались. И я приготовился к этому. Плохо, конечно. Семья. Дети. И работу свою я люблю. Да что поделаешь, сам виноват. А настроение дрянь. Ночи не сплю. Закладывать начал чаще обычного. Думаю все время, мыслителем стал. И влип же, думаю, я в эту историю, как круглый дурак. Зачем мне это нужно было? Особой внутренней потребности в таком деле не было. Конечно, и я поругивал наши порядки. Но как все, не больше. Не настолько, чтобы идти в диссиденты. Вскоре вызвали меня в дирекцию. Пошел с мыслью об увольнении и о предстоящем существовании без зарплаты. И о судьбе моих детей. Сын у меня в университете. Значит, выгонят. Дочь школу кончает. Значит, не видать ей института. А они у меня оба способные, хорошие ребята. Я их очень люблю. И сил в них вложил... Вхожу в кабинет директора. А там сидит незнакомый мужчина. Директор ласково поздоровался со мной. За ручку. Представил незнакомого мужчину, сказал, что тот хочет со мной побеседовать, и оставил нас вдвоем. Вам не надоело слушать меня? Я сейчас кончу, говорить-то вроде больше не о чем.

Говорили мы с ним обо всем на свете. О детях, о язве, о микрочастицах, об арабах... И незаметно для меня самого обо всем договорились. Никаких бумажек мне подписывать не надо. Это ни к чему. Просто желательно, чтобы я постепенно отошел от Комитета. Я же все равно не был активным участником его. Если бы я был активным, Они со мной не так и не тут разговаривали бы. Как? Для начала, скажем, поезжайте в командировку. Лучше недельки через две. На это время как раз намечаются некоторые мероприятия в Комитете. И я в стороне останусь. А мероприятия эти пахнут крупными сроками. Потом в больницу месяца на два. У меня же обострение язвы, не так ли? Потом отпуск. Поезжайте в санаторий, путевку организуют. Вот в таком духе мы и побеседовали. Через пару дней я встретился с моим знакомым, который ввел меня в Комитет . Поговорили немного, и я почувствовал, что он почувствовал, что со мной произошло нечто и что лучше со мной не откровенничать больше. Хотя, клянусь вам, я даже намеком не выдал никаких секретов Комитета и не выдал бы даже под пыткой. У меня их не спрашивали. Мне была уготована совсем иная роль.

После санатория я снова имел беседу с тем же человеком. Я сказал ему, что хочу официально выйти из Комитета, что мне не доверяют уже, что мое положение двусмысленно. Он сказал, что выходить из Комитета пока не надо. И на заседания я должен ходить. И с участниками Комитета встречаться должен. И кое-какие их поручения выполнять. Но у них ко мне время от времени будут небольшие просьбы. И не столько чтобы я им что-то сообщал, сколько чтобы я от них кое-что слушал и другим сообщал. Например? Ну что у такого-то возможен обыск. Такому-то могут предложить эмигрировать и т.п. Ладно, сказал я. Делать же все равно больше нечего. И началась моя мученическая жизнь. Всех членов Комитета с работы повыгоняли. А я работаю. Естественно, вопрос: в чем дело? Подозрительно! Никто ничего доказать не может. Никто никак из-за меня не страдает. А между тем ситуация недоверия уже разъедает всю организацию. И закладывать начал я. Не иначе как... Но главные мои страдания начались после арестов комитетчиков и процессов над его участниками. Представьте себе, моя фамилия даже не фигурировала в материалах процессов. Обо мне никто ничего не говорил. С одной стороны, ни малейшего намека на какие-то обвинения. С другой стороны, очевиднейший вроде бы факт моего сотрудничества с Органами: меня же не тронули! И никому в голову не приходит мысль о том, что вне сферы внимания ОГБ осталась вообще секретная часть деятельности Комитета. Ведь их судили-то исключительно за то, что они печатали в Хрониках.

Если под диалектическим мышлением понимать умение манипулировать в мысли со множеством изменчивых и взаимодействующих явлений, говорит Основатель, то я вам сейчас дам пример такого диалектического мышления. Но по целому ряду причин лучше в таких случаях считать, что думающий человек просто не дурак, и не употреблять слово «диалектический», ибо отныне и навеки монополию считаться диалектиками захватили кретины, невежды и подонки. И отстаивать тут некую подлинную диалектику — значит лить воду на мельницу упомянутых кретинов, невежд и подонков.

Наше общество в силу одних внутренних законов /можно подумать, будто есть какие-то невнутренние законы!/ стремится к ужесточению внутреннего режима и замкнутости. А в нынешних условиях оно вынуждено вести себя перед Западом так, будто оно открытое и будто оно обладает всеми достоинствами цивилизации еще в большей мере, чем страны Запада. Наша нынешняя открытая оппозиция есть продукт этой своеобразной ситуации. Не будь этой вынужденности, у нас снова разразились бы массовые репрессии. И даже само ЦК не смогло бы их сдержать. В силу же других законов наше общество стремится к расширению, а именно — к присоединению прилегающих к нему стран и навязыванию им своего строя жизни, к проникновению в отдаленные страны в лице бесчисленных шпионов, советников, деятелей культуры и т.п. В случае достаточно сильных «капиталистических» стран наша экспансия опять-таки приобретает весьма своеобразную форму «открытости»: мы вынуждены пускать к себе тьму иностранцев и посылать на Запад тьму своих людей определенного культурного уровня, образа жизни, профессиональности. А это неизбежно ведет к смягчению внутреннего режима, ко всякого рода послаблениям, к игре в свободы. Отсюда у нас хроническая раздвоенность: с одной стороны, нам что-то вынуждены даровать, а с другой стороны, это же самое урезать или ликвидировать совсем. Так что если уж вы хотите найти примеры диалектики — ищите их в нашем руководстве. Там творится сплошное раздвоение единого и переходы всего и вся в свою противоположность. Судя по всему, вообще не случайно то, что диалектика образует ядро нашей идеологии. Обратите внимание, каждый раз, договариваясь о каком-то важном деле, мы уже заранее знаем, что дело будет сделано не так или не будет сделано совсем,— мы обретаем уверенность в чем-то, предполагая уверенность в чем-то противоположном или обретая неуверенность именно в этом. Вот, например, вы сегодня собрались затем, чтобы обсудить, как вам укрепить и расширить вашу мощную и перспективную организацию. Но вы все знаете, что организация жалкая, что расширять ее пока некем и незачем, что среди вас есть борцы за прогресс человечества, которые будут вносить дельные предложения об укреплении организации, одновременно обдумывая желаемые для ОГБ меры по ее развалу...